Это все Эдик отчетливо припомнил, но других выводов он доктору не сообщил, хотя сам все это дело начал понимать несколько по-другому. Фальшак — в нем все дело. Эдик его с детства видел. Редкий дар — даже в оригинале картины увидеть фальшь автора. Этот редкий дар сверхчувствительности — вовсе не игра воображения, потому что постоянно подтверждался звонкой монетой. Например, Эдик не помнил случая, когда бы он ошибся в оценке неизвестной картины. Большинство перекупщиков сильно занижают цены потому, что часто ошибаются — живопись субъективная вещь. Эдик не ошибался. Он покупал для перепродажи только настоящее, будь оно даже фальшивкой. Потому что только настоящее и приносит деньги. Так что дело было не только в ботинках демократов, лупивших по ребрам. Эдику стало плохо от фальши, что была разлита по Красной площади этим пиликаньем и вообще этим действом. Просто вся фальшь этих лозунгов, этих демократических призывов к свободе, что копилась в душе, здесь многократно усилилась, аж до рвоты, чему изрядно поспособствовал кусок свежего человечьего дерьма, который размазался по лицу во время лежачего общения с демократией. И особенно фальшивил этот музыкант — не скрипкой, а самим собой — на которого всем было начхать, Эд уверен в этом, и который, если честно, тоже плевал на всех и на Россию — он давно сдернул за рубежи и бабки там наваривал, а сюда ездил только, если пригласят и наобещают — ездил врать. Фальшак — в нем все дело. И Эдик не ошибся — известно, чем кончилась демократия и свобода — ограбиловкой и набиванием карманов. Едва такая свобода ограничивалась, демократы сдергивают за рубеж с набитыми карманами.
Но про свой патриотизм Эдик уже не говорил доктору — зачем? И тем более прокурору Троекурову, когда снова попал под его пресс.
А пресс оказался настолько страшным, что Эдик чуть не отдал концы. Не зря прокурор Троекуров позволил доктору так долго набивать карманы, за это время он организовал Эдику отдельную камеру, всем хорошую, только с одним недостатком — она была музыкальной. То ли в стенах замуровал прокурор громкоговорители и динамики, то ли продолбил стены до нужной толщины из соседней камеры, а только первую же ночевку на новом месте Распропович играл всю ночь напролет на своей гадской виолончели. Эдик пытался разбить стены — это накатывалось отчаяние. Не помогали затычки в ушах и громкое мычание. И мокрое полотенце, замотанное вокруг головы, не помогло. Эдик не спал всю ночь, его трясло и корчило, он даже всхлипывал, и в полубреде ему казалось, что вся ложь и гниль демореволюции, воплощенная в музыке этого Распроповича, так и лезла ему в уши, в нос и рот, лезла в виде дерьма, заставляя блевать несчастного росса по имени Эдуард, или ария по имени Эд, который пришел в эту белую заснеженную мертвую пустыню из солнечной Индии много веков назад, пришел, как правда, и сделал правдой фантастическую Россию…