Эдик понимал, что не совсем справедлив в таких рассуждениях, но справедливость его не интересовала. Если будешь так думать за противника, то и воевать примешься сам с собой, и потому — к черту справедливость. Старый пень отдает деньги государству, его треклятым чиновникам, а не народу… такова реальность. По фигу народу иконы и вся прочая живопись — уж кто-то, а Эдик знал это из практики. Эти иконы ему тащили порой чемоданами, продавая чуть не на вес… народу деньги нужны, а не искусство — уж в этом Эдик убежден был на двести процентов. Иконы и картины, они иностранцам нужны. Вот он иностранец Нортон… и деньги дает нехилые,… а этот…ну, плесень! он что же задумал — этому вот бомжу, внучке Таньке, мужу Ваньке, дочке-хромоножке — он доски свои старые и холсты пачканные втетеривает вместо денег? Мол, любуйтесь в музее, и только? Дойди дело до самосуда, старого хрыча заколотили бы на месте, бомж бы начал, а родные закончили. Шизоид полный. Он где, в телевизоре живет или, как все, здесь и сейчас? В жизни? Видать, что в телевизоре. Ради двух секунд счастья, пока дура-дикторша читает новость о его пожертвовании Российскому музею… нет, таких пинать надо бы… ногами.
Примерно такие мысли зрели в головах его товарищей. Наконец, Иван мрачно спросил: — Тань, ты все еще любишь дедушку?
— Пошел он. Видеть его не могу. Вань, я туда не вернусь. Дай закурить.
— Обойдешься. Сегодня ты свою норму выкурила. Не желаю с пепельницей целоваться. — Иван воспитывал супругу при любом удобном случае.
— Ага. — Танька вздохнула и бросила голову мужу на плечо. — И где теперь целоваться? Эд, у тебя пожить можно?
— Можно-то можно, — сказал Эдик, вспоминая голые стены в своей квартире. Денег на мебель не было. — Только это не решение проблемы. — Он одернул ей юбку, чтобы не отвлекала.
— А что решение? Квартиру снять? И юбку не трогай. Я знаю, Ваньке так нравится. — Танька дернула длинными ногами, снова показывая трусики прохожим.
— Меня с тобой арестуют, — мрачно сказал Иван. — Волю дай, голой бы ходила. Чего ж ты дома скромничаешь?
— Там дед, — жалобно сказала Танька. — Он злой. Видеть его не могу. Если вернемся, я не сдержусь, я все ему выскажу.
— Это уже лишнее, — сказал Эдик. — Что ж, старый сам виноват. Теперь ты перестанешь ныть, что попадемся. Придется вернуться к моему прежнему предложению. Хотя и не хочется делать лишнюю работу.
— Я — за, — веско сказал Иван, прижимая жену к себе.
— Ой, а если заметит, Вань? — в голосе Таньки — желание сдаться.
— Старый пень ни хрена не видит. Даже в очках, — сказал Иван.