Он побрел прочь, мысленно выкладывая Лукреции Борджиа, мэм, все, что он о ней думает. По рассказам Жемчужины, прежде главным негром в Большом доме был его отец. Ему подчинялись все слуги, а Лукреция Борджиа, мэм, тогда в дом и носу не казала. Ее местом была кухня при старом доме, где она стряпала для чернокожей наложницы массы Максвелла, Элен, и его отпрысков-негритят. Потом, когда старый дом сгорел, а отец Драмжера погиб при пожаре, чертова Лукреция Борджиа, мэм, каким-то образом проникла в новый дом и превратилась в хлопотливую наседку, заправляющую всем по собственному усмотрению. Драмжер дал себе слово, что в один прекрасный день сам станет в Большом доме главным; тогда он расквитается с Лукрецией Борджиа, отправив ее корячиться в поле. Вот будет потеха, когда ее жирная задница будет торчать среди кукурузы! Как-нибудь он урвет момент, найдет Лукрецию Борджиа среди початков и отхлещет ее от души за леность. Кто она такая, чтобы так задирать нос? Просто негритянка, даже не мандинго в отличие от его матери и бабки. От фантазий на тему грядущего посрамления Лукреции Борджиа ему стало легче.
В зарослях бузины у самой воды было сумрачно; здесь, в заводи с песчаным дном, неподвижная прохладная вода доходила Драмжеру всего до колен. Намылив свое стройное молодое тело, он принялся плескаться, наблюдая, как уплывают пузыри, уносимые неспешным течением. Выбравшись из воды, он мигом замерз и стал поспешно вытираться колючим полотенцем. Потом он натянул длинные черные шерстяные штаны и белую рубаху, пахнущую прачечной и утюжкой. И то, и другое оказалось ему не по размеру: штаны обтянули ляжки, рубаха с трудом сходилась на груди. Он был гораздо крупнее Бенони. Он вспомнил мальчишку, показавшего ему язык. Ничего, он объяснит выродку-мулату, что к чему. Ради убедительности он согнул руку в локте и пощупал свой бицепс. Драмжеру было известно от Жемчужины нечто, о чем, наверное, не ведал Бенони: они с ним были братьями, у них был один и тот же отец — Драмсон.
Он вытащил из кармана старой рубахи расческу и стал причесывать мокрые волосы. Кривые зубья норовили выдрать клок, однако он не унимался, пока не расчесал волосы сверкающими волнами. Оставив старую одежду в сарае, он снова явился к дверям Большого дома, где, вместо того чтобы постучать, распахнул дверь пинком ноги, дрожа от собственной дерзости, но внешне уверенный в себе, даже заносчивый.
— А ноги чистые? — проворчала Лукреция Борджиа из тени, от плиты. — Не хватало еще, чтобы ты испачкал мои чистые полы! Надо будет посоветовать массе Хаммонду тебя обуть, чтобы ты не шлепал тут своими босыми ножищами.