— В бою с бандой Джумы Пансата под Андижаном, — уточнил Голубкин. — Кроме того, за участие в разгроме отрядов Энвер-паши в августе двадцать второго года награжден орденом Красного Знамени.
— Правильно, — подтвердил Алексей. — Про орден я знал, но думал, что он награжден после ранения.
— Давай дальше, — поторопил Голубкин.
— По излечении, в двадцать пятом году, партия направила Лобова на учебу.
— Да, в Свердловку. Окончил в двадцать восьмом.
— После учебы и до тридцать пятого года Лобов был на партийной работе в Западной Сибири.
— Дважды избирался членом пленума Сибкрайкома, — напомнил полковник.
— Затем до тридцать восьмого — на партийной работе на Дальнем Востоке. В конце тридцать восьмого вернулся в армию. До сорок первого был помощником начальника погранотряда по политчасти. С первого и до последнего дня войны Лобов — в действующей армии.
— Пять ранений, одна контузия, четыре ордена, пять медалей, — вставил реплику полковник.
— Да, за боевые подвиги. И еще один орден Красного Знамени за отличное выполнение правительственного задания в период нахождения ваших оккупационных войск в Германии.
— В каком году вернулся Лобов из Германии?
— В сорок восьмом, в мае, а осенью приехал на работу к нам.
— Ясно, — подытожил Голубкин. — Теперь подумай, какие годы в биографии Лобова были наиболее напряженными в смысле классовой борьбы. Годы войны мы исключаем.
— С семнадцатого по двадцать третий в Туркестане, — после некоторого раздумья ответил Алексей. — Затем с двадцать восьмого по тридцатый — в Западной Сибири и с тридцать пятого по тридцать восьмой — на Дальнем Востоке.
— Дальний Восток мы, пожалуй, тоже исключим, — подумав, предложил Голубкин.
— Почему? — удивился Алексей.
— Особенно напряженная классовая борьба была в те годы, когда Александр Данилович работал в Туркестане и Западной Сибири. На Дальнем Востоке было уже совсем другое. Да и, кроме того, с Дальнего Востока осколки разгромленных в этой борьбе классов обычно не долетали до Туркестана. А вот из Сибири, особенно из Западной, кое-кто добирался и добрался до нашей солнечной республики.
— Да, пожалуй, правильно, — подумав, согласился Алексей.
— Значит, остаются два особо подозрительных источника: последыши басмачей и буржуазных националистов, которых Лобов громил здесь в первые годы Советской власти, и последыши сибирского кулачества, с которыми он схватывался в период коллективизации.
— Но это очень неопределенно. Ведь он сталкивался с десятками тысяч людей, — возразил Кретов.
— И ты думаешь, что я заставляю тебя ковыряться в архивах, — лукаво покосился на него Голубкин, — выискивать, кто за последние сорок лет мог затаить зло на Лобова, и всех подозрительных проверять, где они и чем занимаются в настоящее время. Не бойся, дело не в этом. Хотя и не мешало бы нам почаще заглядывать в архивы, иначе порой забывается то, чего забывать нельзя. Но разговор сейчас о том, чтобы мы в процессе расследования могли ориентироваться на определенный слой людей, учитывать, что преступник, по всей вероятности, будет из этих кругов. Понял?