Как гром поразила Ваню весть о смерти Семена Петровича. Старый большевик был найден с пробитой головой в одном из кривых переулочков, неподалеку от своего дома. Рабочие были убеждены, что все это дело рук Самылкина и его братии. Тогда-то и прильнула к имени бандита Самылкина кличка Каракурт, что означает Черный паук и не простой паук, а ядовитый, смертельно ядовитый.
Когда Ваня Голубкин вернулся на завод, многое там изменилось до неузнаваемости. Завод реконструировался и расширялся. Окрестности завода расчищались, и на месте прежних мазанок возникали широкие улицы благоустроенного рабочего городка.
Но на заводе Голубкин пробыл недолго. Он очень сурово осудил себя за бездумную доверчивость, за благодушие и слепоту. Партком завода, разбиравший его заявление, решил: «Удовлетворить просьбу члена партии Ивана Голубкина и рекомендовать его для работы в органах розыска, как добровольно решившего посвятить себя борьбе с преступными элементами, посягающими на социалистическую законность и мешающими строительству коммунизма в нашей стране».
В самом начале своего нового пути Голубкин столкнулся с бывшим другом. Самылкин был им «взят на деле», отстреливался и сдался только тяжело раненный. Отлежавшись в тюремной больнице, он употребил все свои силы на то, чтобы запутать следствие. Отрицание всего, что сделано им, обман, клевета, провокация — все было использовано Самылкиным для того, чтобы обелить себя. Но терпеливо, ниточку за ниточкой, следователи распутывали клубок его преступлений. Полностью разоблаченный, он предстал перед судом. И тут Самылкин неожиданно изменил тактику. Суд увидел перед собою не закоренелого преступника, а несчастного, изломанного жизнью, ошибавшегося и совершавшего преступления, но глубоко раскаявшегося человека. Самылкин признал все свои преступления, со слезами на глазах говорил о своем «ослеплении классовой ненавистью», о том, что все полностью осознал. В умело произнесенном последнем слове он просил суд не о снисхождении, нет, а о проявлении благородства, благородства класса- победителя по отношению к нему, представителю «озверевшего от жадности кулачества», который, если ему сохранят жизнь, «кровью и телом своим, на самых тяжелых работах искупит свою вину».
Суд приговорил Самылкина к расстрелу, но счел возможным заменить смертную казнь тюремным заключением на десять лет со строгой изоляцией. Через год судья, председательствовавший на процессе, был убит неизвестно кем, а в уголовный розыск республики поступило сообщение, что Самылкин Игнат Евтифеевич несколько месяцев тому назад бежал из-под стражи с места заключения.