– В другой раз, милый господин Оливейра! – заговорил быстро князь, замахав рукой.
Его маленькие тусклые глаза с беспокойством устремлены были на лицо министра, которое выражало глубокое негодование.
– Я здесь для того, чтобы отдохнуть, – продолжал он, – и убедительно должен вас просить не упоминать о делах! Расскажите лучше о вашей чудесной Бразилии.
Португалец снова пошел рядом с князем.
– Удаление этого неисправимого, углубленного в свои нелепые мечтания священника – одно из ваших лучших мероприятий, ваше превосходительство; этот факт будет украшением летописей нашей страны! – произнесла графиня Шлизерн, обращаясь к министру. Женщине этой невозможно было не сказать последнего слова, и оно предназначалось единственно для ушей Оливейры.
Человек этот стоял как бы среди взбудораженного роя ос, которые жужжали над его головой.
В тоне голоса его слегка проглядывала насмешка, когда он продолжал рассказывать несколько встревоженному князю о великолепии бразильских бабочек и о драгоценных, известных породах дерева, о топазах и аметистах, найденных в его собственных владениях в значительном количестве; разговор принял снова тот невинный характер, который единственно и был у места на этой тощей почве, способной производить лишь то жиденькое растеньице, которое называется «не тронь меня».
Дамы сначала решили было покататься по озеру, однако князь, погруженный в описания Оливейры, пройдя вдоль берега, продолжал идти по дороге, которая вела к Лесному дому. Дамы шли за ними, как бы повинуясь очарованию голоса рассказчика. Войдя в лес, они сняли шляпы и стали украшать лесными цветами свои прически… Как невинны казались эти создания в своих безукоризненно белых одеждах, с полевыми цветами в волосах, а между тем эти на вид детские, простодушные сердца, согласно феодальным правилам, были уже в совершенстве вышколены и изощрены, и между ними и остальным, не способным к придворной жизни человечеством лежала целая бездна льда и черствого равнодушия.
Когда общество остановилось на лесной полянке, одна хорошенькая молоденькая дама, жена одного из придворных, украсила гирляндой шляпу своего супруга. Князь заметил это и протянул, улыбаясь, свою шляпу – это было сигналом приняться за шляпы всех находившихся здесь кавалеров. Дамы начали порхать, как бабочки, и рвать цветы; много было шуток и смеха – невиннее и наивнее не могли быть и деревенские дети, разбегавшиеся в свежем и зеленом лесу.
Португалец повернулся спиной к этой суматохе и, отойдя в сторону, остановился перед отлитым из металла бюстом принца Генриха, изучая, как казалось, с большим интересом черты покрытой ржавчиной княжеской головы.