Питт похолодел, а в животе у него вдруг оказался ледяной комок. Наконец настал черед требованиям. Он видел это по глазам шефа.
– И чего ему надо? – спросил Томас, стараясь не показать помощнику комиссара, что он все уже знает.
Корнуоллис хрипел, словно у него болело горло и ему было трудно говорить.
– Я должен остановить расследование, – ответил он. – Иначе все происшедшее на борту корабля Ее Величества «Вентура» станет достоянием всех лондонских газет. Конечно, если я хочу, то могу все это отрицать, но всегда найдутся те, кто мне не поверит и поставит мою интерпретацию событий под сомнение. Меня… Меня выгонят из всех клубов, а может быть, даже лишат воинского звания и всех наград. Посмотрите, что сделали с Гордон-Каммингсом! А ведь его проступок был несравнимо безобиднее… – Лицо Джона было пепельного цвета, и только колоссальным усилием воли ему удавалось удерживать руки от дрожи.
– Какое расследование? – спросил суперинтендант, ожидая, что помощник комиссара назовет случай с растратой, который расследовал Шпрингер.
– Да это расследование! – нахмурился Корнуоллис. – Расследование дела о шантаже. Выяснение правды о Слинсби и мертвом теле на Бедфорд-сквер… О том, кто положил труп на ступени Балантайна! Да что же, ради всего святого, этому человеку может быть от нас нужно?! – Его голос становился все громче, и в нем уже слышалась паника.
Казалось, что комната закружилась в ярком солнечном свете, проникавшем через окно. Шум проходившей внизу улицы грохотом отдавался в ушах.
– Но вы не… – произнес Томас, с трудом выдавливая из себя слова.
На впалых щеках отставного капитана появился легкий румянец.
– Нет! Конечно же, нет! – выговорил он с глубоким чувством. Казалось, что все эти эмоции были для него сюрпризом, что он никогда не думал, что будет настолько взволнован происходящим. – Нет, Питт, конечно, я ничего не остановлю.
Казалось, что шеф хотел еще что-то добавить – например, поблагодарить сотрудника за веру в него и за поддержку, – но в последний момент передумал. Видимо, Корнуоллис посчитал, что этими словами слишком открыто признается в своей дружбе и в своей уязвимости. А такие вещи всегда лучше оставлять недоговоренными. Настоящие мужчины между собой о таких вещах не беседуют.
– Все ясно, – сказал суперинтендант, засовывая руки глубоко в карманы. – Но теперь у нас хотя бы есть хоть какая-то отправная точка, есть с чего начать. – Томас понимал, что ему надо сказать что-то очень тривиальное и обычное. И было совсем не важно, что именно он скажет. – Пожалуй, я еще раз встречусь с Каделлом.