– А ты… – прошептал я, дрожа от нахлынувших воспоминаний. – Ты моя жена, – изумленно произнес я и умолк, растеряв все слова.
Чугунная плита была нашим очагом. На ней мы готовили, кипятили воду, она грела нас холодными зимними ночами. Иногда мы ссорились из-за нее, особенно в морозы, когда протекала крыша и по дому гуляли пробирающие до костей сквозняки. Ди хотела выкорчевать эту плиту, купить современную, но я любил нашу старушку. Она служила еще родителям и бабке с дедом, благодаря ей я сильнее ощущал свои корни.
В конце концов я скрепя сердце согласился поменять ее, когда появятся дети, но пока мы тут вдвоем, дом останется таким, каким был последние семьдесят лет.
Иногда, свернувшись клубком перед печкой, мы с Ди изображали зверей в берлоге и сумерничали так часами, ничего не говоря, только сплетаясь, целуя, соединяясь – живя.
Ди. Уменьшительное от Деборы. Это она мне сказала, я сам не вспомнил.
Я заглянул под крышку чайника, удостоверился, что он кипит, и переставил на другой угол плиты, где похолоднее. Ди, проснувшись, любила выпить свежезаваренного чая, и я готовил его, часто приносил в спальню на подносе – завтрак в постель, – а потом занимался любовью на скорую руку, если еще оставалось время.
Ди по-прежнему сидела в кресле-качалке, сложив руки на коленях, не спуская с меня взгляда. Она всегда была бледной, а уж сейчас – в такую рань, еще не оправившись от потрясения, – могла потягаться с привидением Каспером[6].
Я прошелся по комнате, оглядывая безделушки, поделки, репродукции, календарь с карикатурами Гари Ларсона. Ди любила рисунки Ларсона. При моих бабушке с дедом, при их детях, при мне дом стоял безымянным, но Ди моментально исправила это упущение. Она назвала его «Дальняя сторона», как ларсоновский цикл, потому что обожала и дом, и название, и меня.
Я разлил чай. Ди отпила, следя за мной взглядом поверх края чашки. Поморщилась.
– Ты забыл сахар, – упрекнула она.
– Разве ты с сахаром пьешь? – нахмурился я.
– Ой. Точно. Я начала класть сахар, когда ты… тебя не стало. – Я уловил заминку. – Мне было горько. Хотелось чем-нибудь подсластить. Теперь без пары ложек сахара и жизнь не мила. – Она глянула в чашку, взболтала темную жидкость и улыбнулась. – Я думала, ты исчезнешь. Думала, ты мне мерещишься и тебя надо все время удерживать взглядом, как лепрекона. Ты часто приходил во сне. Иногда, в хороших снах, ты являлся таким же, как раньше. А иногда, в кошмарах, ты выползал из темноты и раскраивал мне голову.
– А какой я сейчас?
– Не знаю. – Взгляд выдавал страх и надежду. – Когда я тебя увидела, такого настоящего, живого, я подумала, что ты, наверное, из кошмара. В жутких снах ты всегда был более осязаемым. И вот ты ходишь, насвистываешь, завариваешь чай… Мартин, что случилось? Где ты был все это время? Почему так долго? Почему вернулся сейчас, ничего не…