— Благодарим вас! Очень жаль, но — как-нибудь в другой раз…
Он это сказал так вежливо, с таким пиететом, как будто эти женщины оказали нам большую честь.
То есть теперь, стариком, когда, что касается женщин, больше знаешь, чем можешь, я вспомнил этот, возможно, на взгляд пуритан, и не очень-то заслуживающий памяти эпизод для того, чтобы сказать: каким я тогда был юным павлином по сравнению с этим человеком, тоже тогда еще молодым, однако совсем не случайно впоследствии ставшим известным писателем… Тогда же, в тот вечер, я хотя и промолчал, но, как я тогда думал, — после сцены, в которой уважаемый человек вдруг допустил нечто… Хотя бы — уже самую возможность подобного рода отношений! Да, я тогда промолчал, но, видимо, Баргон почувствовал мое недоумение. Пройдя со мной несколько шагов, он сказал мне, не сказавшему ему еще ни слова:
— Вы правы лишь отчасти. Конечно, стоит ли доказывать, как это хорошо, когда это происходит по взаимной любви… Но… Тысячи военнослужащих, еще не имеющих возможности обзавестись своей семьей?.. Мужчины — волна за волной — сходящие на берег после долгого мужского одиночества?.. Между тем как здесь, в Тулоне, все женщины, без исключения, знают о вежливости военных моряков. Разумеется — своих, французских! И если бы сейчас мы с вами согласились с их предложением… То завтра — девушки просто уверены — не услышали бы они от нас этого, к сожалению, традиционно мужского утреннего вопроса: «Как дошли до такой…» Ибо, на мой взгляд, до такой жизни дошли они вместе с нами.
Баргон замолчал. И какое-то время мы шли молча. Как вдруг он опять снял фуражку и шагнул в сторону, уступая дорогу… мальчишке лет четырех, быстро, громко что-то лепечущему и нетерпеливо куда-то увлекающему за руку женщину… Кажется, да, явно — это его мать: так она на него смотрела и — так смеялась! Молодая, одетая просто, едва ли не «просто бедно», но — очень опрятно одетая мадам. И я увидел, как она, эта женщина, вдруг улыбнулась и моему спутнику — его снятой фуражке, и его взгляду — благодарно улыбнулась радости постороннего человека видеть ее и ее ребенка такими счастливыми».
…Взглядами, не подобными ли этим — высветит затем писатель Клод Фаррер те противоречия естества и духа, мечты и натуры, человечности и официальной морали, которыми столь полна жизнь?
И, может, что именно такая вот радость за мать и ее малыша… затем «опрокинулась» у Фаррера болью за несчастье «таких же» (матери и сына), хотя и фантастически в сравнении с ними богатых) — в его романе «Человек, который убил» (1907 г.).