Те дни были кошмарными. Каждый день люди просыпались, дрожа от страха, гадая, смогут ли протянуть еще немного или потеряют все. Казалось, бедность нависла над деревней и шахтой костлявым призраком… Люди собирались у своих домов и в двух кабачках – и ждали, ждали… И все молили о куске хлеба для своих детей.
В то время Элис было всего четырнадцать, и родители ее еще были живы. Она слышала, как отец с Генри тихо разговаривали у огня.
– У нас отложено немного денег, – сказал Генри.
– Но недостаточно, парень, – ответил отец. – Недостаточно для нас четверых.
«Нужно бежать, – думала Элис. – Одним ртом станет меньше. Может, я сумею получить работу в Лондоне. В лавке или в богатом доме. Буду посылать жалованье родным».
Наутро мать Элис нашла наволочку, набитую жалкими пожитками дочери. И вместо того чтобы хорошенько отругать, мать обняла ее, обдавая запахом руды, угольного дыма и теплой материнской плоти.
– Мы останемся все вместе, – сказала она тогда, и Элис не стала спорить.
Как же они были счастливы, узнав, что шахту выкупили! Жители деревни устроили праздник на главной улице: пели, танцевали и пили эль за удачу. А теперь в лавке компании лежало прогорклое масло, и никто не мог или не хотел что-то с этим делать.
Элис выбросила из головы обескураживающие мысли и решила, что найдет способ все исправить. Но пока не придумала, как именно. Пока.
– Вы уверены, что хотите работать здесь? – снова спросила она Саймона.
Сумерки сгущались фиолетовой дымкой, и за очередным холмом появились огни деревни.
– Как я уже сказал, мест на других шахтах нет, а снова идти в армию не слишком хочется.
Элис молча пожала плечами. Она сделала все, что могла. И если Саймон окажется в паутине бедности и долгов, как все в деревне, то это его дело. Не ее.
Остаток пути оба молчали, чему Элис была только рада. Рассказ о прежних временах снова напомнил ей о невидимых кандалах, что сковывали всех обитателей Тревина. И мысли об этом вызывали гнев и отчаяние…
Спустившись с последнего холма, они наконец добрались до деревни. Элис здесь родилась, и здесь же, в Тревине, просыпалась и засыпала каждый день своей жизни. Но теперь, когда рядом шел Саймон, она старалась увидеть деревню глазами чужака.
Каменные дома, теснившиеся на главной улице, вползали в кривые переулки. У некоторых домов стояли ящики с цветами, а двери были увиты живописными лозами.
В противоположных концах главной улицы стояли пабы, сейчас почти пустые, поскольку мужчины еще не вернулись со смены. И только несколько стариков сидели на скамьях с кружками эля в руках.