Мимо проехала коляска с управляющими, поднявшая тучу пыли. Но никто из них не обратил на парочку внимания. Элис закашлялась, что позволило ей помедлить с ответом. Наконец пыль улеглась; коляска же к тому времени казалась крошечным пятнышком. А Элис все еще спрашивала себя: «Стоит ли быть с ним честной?» Ведь этот человек мог оказаться доносчиком, выискивающим агитаторов. Но она же никогда не делала тайны из своих жалоб… И ее до сих пор не уволили.
«Потому что они знают: я ничего не могу поделать против них. К тому же я одна из лучших дробильщиц», – подумала Элис и откровенно ответила:
– Я не могу уехать. Полагаю, вам дали жетон, чтобы заплатить за еду и ночлег на эту неделю, да?
– Верно. Пять шиллингов.
– Королевская плата! – Элис присвистнула. – А вы читали то, что выбито на этой штуке? Она имеет хождение только у нас в деревне. И по-другому здесь не платят. Только проклятыми жетонами.
– Значит, никто не может сэкономить ни пенни? Люди даже не могут купить билет на поезд, чтобы уехать в другое место?
– Именно так.
Путь им пересек узкий ручей с каменистым дном. Время от времени кто-нибудь перекидывал через ручей доску или две, чтобы его было легче перейти, но доски долго не держались: людям больше нравилось перепрыгивать по камням – то было как бы напоминанием о детстве.
Саймон ловко перескакивал с камня на камень и, сделав всего несколько шагов, приземлился на другом берегу. Бросив сумки на землю, он протянул руку, чтобы помочь Элис. Этот галантный жест сбил ее с толку. Для любого жителя деревни было вполне естественным переходить ручей, и никто не думал помогать другому. И ей не нравилось дотрагиваться до этого мужчины. Нет, не совсем так. Ей не нравились ощущения, вызванные этими прикосновениями – прикосновениями чужака.
Проигнорировав протянутую ей руку, Элис приподняла юбки и стала перепрыгивать с одного камешка на другой, пока не оказалась на противоположном берегу. «Ничего страшного в том, что он увидит мои ноги, – подумал она. – Сапоги у меня почти такие же, как у него. Ничего соблазнительного в этой грубой коже».
Они продолжили путь, и Элис вновь заговорила:
– Кроме того, я больше ничего не умею, кроме как работать на шахте. И здесь же работают все, кого я знаю. На шахте работал мой отец, его отец и отец его отца. И мой брат. А все предки моей матери по женской линии были дробильщицами или нянчили дома детей. Так что шахта – моя жизнь, – добавила Элис с вызовом в голосе и тут же с удивлением подумала: «Я что, оправдываюсь?»
Нет, она гордилась своей работой и людьми, ее окружающими. Если не считать тех, кто управлял шахтой. Большинство из них – чужаки.