Потом они начали говорить об оргазмах и о том, испытывают ли мужчины и женщины одни и те же ощущения — или же совершенно различные; совершенно различные, согласились они, но не является ли это различие культурно обусловленным? Колин сказал, что он довольно долго завидовал женским оргазмам и что ему случалось испытывать ноющее ощущение пустоты, похожее на желание, где-то между мошонкой и анусом; ему казалось, что это хотя бы отчасти может быть похоже на женское желание. Мэри описала, а потом оба они осмеяли один эксперимент, о котором она прочитала в газете и целью которого было ответить на этот самый вопрос: испытывают ли мужчины и женщины одно и то же. Добровольцам, мужчинам и женщинам, выдали список из двухсот фраз, прилагательных и наречий, и попросили выделить десять пунктов, которые в наибольшей степени подошли бы для того, чтобы описать испытанные каждым из них оргазмы. Второй группе предложили взглянуть на результаты и определить пол каждого из добровольцев, а поскольку правильных ответов было примерно столько же, сколько неправильных, был сделан вывод, что мужчины и женщины испытывают одинаковые ощущения. Логичнейшим образом они перекинулись на политические аспекты полового вопроса и стали говорить, уже в который раз, о патриархате, который, по словам Мэри, представляет собой наиболее действенный и всеобщий организационный принцип, формирующий как социальные институты, так и отдельные человеческие судьбы. Колин ответил на это своим обычным тезисом о том, что классовое господство — вещь куда более фундаментальная. Мэри покачала головой, но даже и спор этот велся ради того, чтобы найти общую почву.
Они вернулись к родителям; к тому, какие черты каждый из них унаследовал от отца и от матери: какое воздействие взаимоотношения между отцом и матерью оказали на их дальнейшую жизнь и на их нынешние отношения. Они так часто употребляли слово «отношения», что оно окончательно им надоело. Они согласились, что разумной альтернативы ему все-таки нет. Мэри говорила о себе как о родителе, Колин говорил о себе как о псевдородителе для детей Мэри; все догадки, все страхи и воспоминания выстраивались так, чтобы подтверждать теории о своем собственном характере или о характере другого — так, словно, возродившись через неожиданно вспыхнувшую страсть, они теперь должны были заново изобретать самих себя, давать себе имена, как дают имя новорожденному ребенку или новому персонажу, внезапно появившемуся на страницах романа. Время от времени они возвращались к проблеме старения; внезапного (или все-таки постепенного?) осознания того, что они уже не самые молодые взрослые люди из всех, кого они знают, что тела их отяжелели, перестали быть теми саморегулирующимися механизмами, на которые можно вовсе не обращать внимания, что отныне за ними нужно будет внимательно наблюдать и сознательно поддерживать в нужной форме. Они согласились, что, пусть даже эта идиллия их и омолодила, обманываться не стоит; они согласились, что становятся старше и когда-нибудь умрут, и эти зрелые мысли, как им казалось, сообщают их страсти дополнительную глубину.