На балкон, накинув на плечи вязаную кофту, вышла Мэри. Колин, в преувеличенном возбуждении забыв о еще не изжитой неловкой ситуации, тут же принялся пересказывать ей разыгравшуюся внизу на улице драматическую сценку. Пока он говорил, она стояла у балконной стены и смотрела на закат. Когда он указал ей на молодых людей за столиком, взгляда она не перевела, но все-таки кивнула, едва заметно. У Колина никак не получалось воспроизвести то легкое недопонимание, в котором, судя по его словам, именно и состояла соль всей этой истории. Вместо этого он поймал себя на том, что раздувает из бытового сюжета целый водевиль, вероятно, в попытке завладеть вниманием Мэри. Пожилого джентльмена он изобразил «невероятно старым и дряхлым», жену — «совершенно слетевшей с катушек», мужчины за столиком сделались «тупорылыми недоумками», а мужа он в конце концов заставил разразиться «невероятным припадком ярости». По правде говоря, слово «невероятный» как-то само собой подворачивалось ему чуть не на каждом шагу, может, оттого, что он боялся, что Мэри ему не верит, а может, оттого, что он сам себе не верил. Когда он закончил, Мэри изобразила полуулыбку и короткое «мм».
Потом они стояли в нескольких футах друг от друга и молча смотрели по-над водой. От большой церкви на другом берегу широкого канала, в которую они то и дело договаривались сходить, на фоне заката остался один только силуэт, а ближе, на воде, какой-то человек в маленькой лодке сунул бинокль в футляр и встал на колени, чтобы завести подвесной мотор. Над головой у них и чуть левее вспыхнула зеленая неоновая вывеска гостиницы с резким агрессивным треском, который тут же перешел в ровное низкое гудение. Мэри напомнила Колину, что дело к ночи и надо бы выйти поскорее, пока не закрылись рестораны. Колин согласился, но никто из них не двинулся с места. Потом Колин сел в одно из пляжных кресел, а вскоре и Мэри последовала его примеру. Еще одна короткая пауза, и их руки как-то разом потянулись друг к другу. Тихое пожатие в ответ на тихое пожатие. Они сдвинули кресла и принялись шепотом извиняться друг перед другом. Колин дотронулся до груди Мэри, она повернулась и поцеловала его сперва в губы, а потом, этак ласково, по-матерински, в нос. Они перешептывались и целовались, встали, чтобы обняться, и вернулись в спальню, чтобы раздеться в полумгле.
Их взаимная страсть давно утратила былой накал. И радости ее заключались теперь в неторопливо-доверительной манере, в привычности ритуалов и производимых действий, в надежной, до миллиметра, притертости тел — уютной, как если бы отливку возвратили в форму. Они дарили себя друг другу неспешно и щедро, не требуя невозможного и почти не производя шума. Их любовные игры не имели ясно выраженного начала или конца и часто завершались или прерывались сном. Мысль, что им друг с другом скучно, они отвергли бы с возмущением. Они привыкли повторять, что порой им трудно представить другого как отдельного человека, а не часть целого. Глядя друг на друга, они гляделись в замутненное дыханием зеркало. Когда они говорили о сексуальных ролях, а иногда с ними и впрямь такое случалось, они говорили не о себе. Эта глубинная связь именно и делала каждого из них уязвимым, и чересчур чувствительным в отношении другого, и легко ранимым всякий раз, как обнаруживалось, что нужды и интересы у них разные. Молчание было одним из способов продолжить спор, а в моменты примирения, вроде вот этого, чувства расцветали полнее всего, и оба испытывали при этом глубочайшую благодарность.