После Февраля 1917 года и бунта моряков в Севастополе Колчак был вызван на доклад в Петроград Временным правительством. Адмирал четко обрисовал обстановку, обозначил причины происшедших событий с хаосом на флоте и нелицеприятно заявил, что непродуманная политика правительства привела к разложению флота.
Как ни странно, комиссия признала правильность многих его обобщений и призвала его вернуться к руководству флотом. Адмирал категорически отказался.
В Зимнем дворце 17 июня состоялась встреча А. В. Колчака с пригласившим его американским адмиралом Дж. Г. Гленноном. Колчаку было предложено принять участие в Дарданелльской операции американского флота. Он дал принципиальное согласие. План являлся секретным, и официально русский адмирал ехал как специалист по минному делу и борьбе с подводными лодками.
Отправить Колчака в США выгодно было в первую очередь Керенскому, видевшему в его лице своего соперника в борьбе за власть.
Но, прибыв в Вашингтон, он понял, что никакой операции в проливе Дарданеллы американцами не планируется. В одном из своих писем 12 октября 1917 года он напишет:
«Мое пребывание в Америке есть форма политической ссылки и вряд ли мое появление в России будет приятно некоторым лицам из состава настоящего правительства».
Конечно же он имел в виду Керенского и Львова. Потом череда перемещений: Россия — Петроград, Англия — Лондон, снова США — Вашингтон, Япония — Йокогама, Китай — Шанхай, Харбин, Пекин… Именно в Японии он узнал о свержении Временного правительства и захвате власти большевиками. В его душе поднялась буря негодования. Одни и те же мысли то и дело ходили по кругу:
«Быть русским, быть соотечественником Керенского, Ленина… Целый мир смотрит именно так: ведь Иуда Искариот на целые столетия символизировал евреев, а какую коллекцию подобных индивидуумов дала наша демократия, наш «народ-богоносец»…
Я оставил Америку накануне большевистского переворота и прибыл в Японию, где узнал об образовавшемся правительстве Ленина и о подготовке к Брестскому миру. Ни большевистского правительства, ни Брестского мира я признать не мог, но, как адмирал русского флота, я считал для себя сохраняющим всю силу наше союзное обязательство в отношении Германии. Единственная форма, в которой я мог продолжать свое служение Родине, оказавшейся в руках германских агентов и предателей, было участие в войне с Германией на стороне наших союзников. С этой целью я обратился через английского посла в Токио к английскому правительству с просьбой принять меня на службу, дабы я мог участвовать в войне и тем самым выполнить долг перед Родиной и союзниками».