Тарасов любил слушать Никитича. Иногда он говорил будто совсем не относящееся к делу, постороннее, но Тарасов привык к такой манере разговора ординарца, и она была приятна ему. Никитич умел как-то незаметно отвлечь его от трудных раздумий. Ему всегда делалось легче от разговора с ординарцем, и, что бы ни говорил Никитич, Тарасов не сердился и не перебивал его. Он знал — Никитич ничего не скажет ненужного и пустого— Наверное, посторонний человек, слушая, что говорит Никитич, нашел бы в его суждениях и спорные мысли, и даже что-то наивное, но Тарасов, чувствуя покладистость, душевность, доверчивость к себе ординарца, не копался в каждом его слове. Он любил Никитича и знал, что ординарец платит ему тем же.
Никитич глядел на вспыхнувшее гневом лицо комбата и улыбался.
— Ты что, старина? — удивился Тарасов.
— Гляжу на тебя и рад: так, комбат, так!
Тарасова уже не удивляла способность Никитича угадывать его состояние, и он только сказал, продолжая свою мысль:
— Хотят — пусть лезут! Пускай лезут, сволочи! Мы им место всем найдем! Всех успокоим навеки — пусть лезут! Пусть…
Он разошелся и, пристукнув кулаком по столу, хотел еще добавить такое, что в строку не идет, но в такие минуты само подчас срывается с языка, как голос команды: „Встать! Смирно!“ — поднял его с лавки, оборвав речь на полуслове.
По тем ноткам радости, которые ясно угадывались, несмотря на то, что голос начальника штаба приглушила толстая и плотная дверь, Тарасов понял, что пришел командир полка, и не ошибся.
— Товарищ майор, второй батальон… — уже чеканил начальник штаба, но командир полка остановил его, проговорив:
— Вольно, товарищи, вольно.
— Где комбат?
— Здесь.
Слыша все это, Тарасов надевал шапку, оглядывал себя, поправлял одежду, закидывал за спину автомат и, приведя себя в порядок, шагнул уж к двери, но она отворилась раньше, чем он взялся за скобу, и командир полка шагнул через порог, пригнувшись в низком дверном проеме. Тарасов вытянулся, взяв под козырек, доложил:
— Товарищ майор, второй батальон готовится к отражению наступления противника!
По тому, что командир полка не остановил его, выслушал доклад до конца, как и положено, тоже по стойке „смирно“ и взяв руку под козырек, и по тому, как он строго официально и как-то бесстрастно смотрел на него при этом, Тарасов почувствовал, что майор зол на него не на шутку. Следом за майором протиснулся и комиссар батальона. Он стоял у двери тоже по стойке „смирно“ и ждал, что будет дальше. Никитич во всем боевом снаряжении, в маскхалате, застегнутом до последней пуговицы, стоял у нар, вытянув руки по швам, и выжидающе смотрел на командира полка. Но майор, видно, и не видел его. Поняв это, Никитич, чуть повернувшись на месте, обратился к майору: