— Вон валяется… Припорошил на всякий случай…
Все поглядели, куда показал Васильев, но в темноте ничего не увидели.
Оставив одного бойца сигналить в ответ фашистам, двинулись дальше. Только лыжный след, да и то видный, когда наткнешься на него вплотную, оставался позади. Его припорашивало снежком, а лыжных следов н чужих попадалось немало, так что не сразу бы враг заподозрил неладное, если и наткнулись бы на след.
Обошли одну сопку, другую, третью… В одном месте ненадолго остановились. На склоне виднелись землянки. Часового около них не было, и можно было подумать, что они пусты, если бы не лыжи, приставленные и к бревенчатым перекрытиям землянок, и к деревьям, — много лыж. Комбат глядел на эти землянки зло, оскорбленно: «И остерегаться не считают нужным, обнаглели! Думают, мы только и годимся, что от них отмахиваться. Ну погодите! Погодите, сволочи! Мы еще с вами за все посчитаемся! Дай срок!»
Старшина понял его по-своему, шепнул:
— Стоит ли тут? Видать, одна солдатня. Может, поискать гусей пожирней?
Двинулись дальше и вскоре чуть не вплотную наткнулись на часового у хорошо скрытой землянки. Если бы часовой этот не был беспечен — крышка… Но часовой, видно, просто коротал время, и они успели ткнуться в снег, Тарасов хорошо видел часового, слышал, как он что-то мурлыкал себе под нос, заметил даже рожки для лыжных креплений на носках его ботинок. Перед входом в землянку была расчищена просторная площадка — снег увалами лежал по сторонам. Часовой ходил из конца в конец этой площадки. Из-за снежных бугров они не заметили его сразу. Тарасов лежал за большущим снежным комом почти у самого входа в землянку. Ни шевельнуться, ни сказать ничего было нельзя. Вдруг он почувствовал, что снег рядом осел. Это был старшина. Тарасов не слышал движения этого могучего тела и восхищенно подумал: «И ловок же!» Он понял старшину. Часовой был высок — маскхалат едва доходил ему до колен— и плечист. Во всей группе он был под силу только старшине. Часовой не поглядывал на шедшую по склону тропинку — не ждал смену. Видать, стоял недавно. Напряжение уже ознобом шло по рукам и спине комбата, когда старшина, при очередном повороте от часового, вдруг выпрямился во весь рост. «Что ты делаешь?» — чуть не вскрикнул комбат. Но старшина знал, что делал. Когда часовой резко обернулся на шорох и замер от испуга, Абрамов в мгновенном броске вытянутой вперед ладонью прихлопнул ему рот, опрокинул, придавил. Мелькнул нож, и комбат не успел подбежать, как старшина поднялся. Часовой не шевелился. А старшина уже махал рукой — звал остальных.