— Простите... простите... — забормотала она. — Я не должна была...
Она не знала, куда деваться, чувствуя, как краска стыда обжигает ей кожу.
Юрий принялся собирать бумаги с пола. Он казался еще более растерянным, чем сама Ирина.
Они долго молчали, не зная, что сказать. Он выглядел обеспокоенным, она — смущенной.
— Эти бумаги не мои, — заговорил наконец Васильев. — Один мой друг передал мне их на хранение.
Ирина кивнула, но не могла сказать, что, по ее мнению, он соврал, тем более не могла попросить разрешения дочитать эти бумаги, где говорилось о том, что все люди равны, что религия не может быть причиной дискриминации, что нужно покончить с привилегиями дворянства и что России необходимо правительство свободных людей.
— Я как раз собирался их забрать и вернуть владельцу... С моей стороны было весьма неразумно оставить их на столе.
— Нет, это я виновата, я не должна была их читать, но... простите, но я ничего не могла с собой поделать.
— Вы помните, что случилось с женой Лота?
Она виновато опустила глаза и молча кивнула. Конечно, она помнила этот эпизод из Библии.
— Так вот, я надеюсь на вашу сдержанность. У моего друга могут возникнуть серьезные проблемы, если кто-нибудь... в общем, если эти бумаги попадут в неподходящие руки. Поэтому я очень надеюсь, что вы сохраните это в тайне.
— Не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. И потом...
— Что — потом?
— Я... я согласна с тем, что написано в этих бумагах...
— Вот как? — оживился Васильев. — И что же вы об этом знаете?
— Знаю? Ничего, но мне хотелось бы, чтобы все в России стали равными, что мы, прислуга, стали кем-то большим, чем просто пустое место... Мне бы хотелось, чтобы аристократы прекратили обращаться с народом как им заблагорассудится. У них есть всё, а нам достаются крошки со стола, да еще от нас требуют за это благодарности. Я знаю, что есть люди в еще более тяжелом положении, чем я, у них нет почти ничего.
— У вас, по крайней мере, есть родители, которые вас любят и заботятся о вас, — ответил он, — вам всегда хватало еды на столе. Музыканты зарабатывают немного, но на жизнь хватает.
— Я не жалуюсь, я знаю, что могло быть и хуже. Но я представляю тот мир, как описан в этих бумагах, мир, где мы все станем равными, где царит справедливость. Как можно не желать подобного?
Юрий Васильев, похоже, успокоился. Он никогда не слышал, чтобы отец Ирины выступал простив несправедливости в стране, но кто бы на это осмелился? Он не знал, произносит ли эти слова девушка под отцовским влиянием или это ее собственные мысли. В любом случае Ирина могла стать для него и его друзей опасной. Он решил за ней понаблюдать, и если придет к выводу, что она готова на него донести, то... он сказал себе, что должен поделиться этим с товарищами, пусть они и решат, что делать.