Мигель стоял возле стены, и голос его, мягкий и тоскующий, заполнял собою полупустой сад. В густой листве сверкнули кошачьи глаза. Раскинув руки и слегка поводя головой, Мигель пел:
Мне солнце не светит,
не для меня звенит ручей,
как жить мне на свете
без милой моей.
Он поднял глаза и улыбнулся. Раздались дружные аплодисменты.
— С каким чувством!
— А теперь выпей глоток. Смочи голосовые связки.
Послышался смех Марияйо. Фернандо сказал ей, что у нее голос, как у иностранки, «ну, там, итальянки или вроде того».
— Да откуда ты знаешь, какие голоса у итальянок?
— Представляю себе. Вот слушаю тебя и представляю.
Оба засмеялись.
— Какая дружная компания! Поглядите только.
Взгляд Рикардо был устремлен на лампу в центре сада: мотыльки, бабочки, темные жуки роем кружились вокруг нее. Девушки из Легаспи спорили, которая из них больше загорела.
— А какая вам разница?
Сакариас опирался спиной о живую изгородь, раскачиваясь на стуле. Голова его утопала в листве.
— Да дело не в загаре, а в упрямстве, — ведь ты никак не хочешь признать то, что всякому бросается в глаза.
— Ну ладно, Федерико, посмотри вот и сравни мою руку и ее.
— Меня вы в это дело не впутывайте. Обе загорели хорошо — и обе прекрасны.
— Ясно, он не хочет сказать, чтобы не обидеть тебя.
— Может, кончите, а?
— Тут все дело в упрямстве, остальное неважно. Просто зло берет, что есть на свете твердолобые люди.
— Не говорите вслух такое! — закричал Сакариас. — Не хочу ничего подобного слышать! Это все равно что при больном раком говорить о его болезни!
Кто-то спросил, который час. Сакариас схватил Мигеля за запястье, прикрыв циферблат.
— Безумный, как ты можешь в такой момент играть подобной игрушкой! Это же никелированная смерть!
— Ладно, Сакариас, мы ценим твое остроумие. А теперь отпусти-ка.
— Сурово.
— Что поделаешь.
Сакариас, улыбаясь, повернулся к Мели:
— Ужасная личность. Порабощает! Скажи, ну можно так жить на свете? Немыслимо! Это вредно и для здоровья, и для всего прочего. Ну как можно!
Она сказала:
— Послушай, вы возвращаетесь в Мадрид поездом?
— Мы? Конечно, поездом, как же еще?
— Не знаю, глупый вопрос, не обращай внимания. И когда будете в Мадриде?
— Ну смотри: если отсюда поезд отходит в двадцать два тридцать, да еще добавь двадцать минут на опоздание, значит, без десяти одиннадцать… Ты что смеешься?
— Ничего, ты такой симпатичный, так интересно говоришь… — Она замолчала и с улыбкой смотрела на него. — «В двадцать дна тридцать». Ох, силен…
— Ну вот, ты уж и издеваешься. Слова сказать нельзя, вы сразу набрасываетесь, как шакалы. — Он горестно покачал головой. — Посмотрите, как ей весело. Пустячок, а человек уже счастлив!