Дорогой герцог еще раз клятвенно обещал своему другу, что скорее умрет, чем выдаст его тайну. И он преисполнился к нему такого доверия и так его полюбил, что стал с ним ласковее, чем с кем бы то ни было из придворных. Герцогиню это приводило в ярость. Но муж запретил ей говорить с ним об этом и только сказал, что узнал всю правду и вполне ею удовлетворен и что дама, которую этот молодой дворянин любит, действительно красивее, чем она.
Слова эти так подействовали на герцогиню, что она занемогла, и недуг ее был изнурительнее любой лихорадки. Муж пришел и всячески старался ее успокоить, но ему это не удалось. Она требовала, чтобы он назвал имя красавицы, которую любит молодой дворянин, и так с этим к нему приставала, что он вышел из комнаты, сказав:
– Если вы мне скажете еще слово об этом, мне с вами придется расстаться.
После этих слов герцогиня сделала вид, что ей стало еще хуже, она притворилась, что страдает оттого, что ребенок шевелится в ее чреве. Мужу было так радостно об этом услышать, что он пришел к ней в спальню, чтобы лечь с нею. Но едва только она почувствовала, что он возгорается к ней желанием, она повернулась на другой бок и сказала:
– Сеньор, коль скоро у вас нет любви ни ко мне, ни к ребенку, который должен родиться, пусть мы с ним оба умрем.
И, произнеся эти слова, она залилась такими горькими слезами и так рыдала, что герцог стал бояться, чтобы это не погубило ребенка. Он обнял ее и начал спрашивать, чего она хочет, заверив ее, что нет такой вещи, которой бы он для нее не сделал.
– Ах, друг мой, – ответила она, плача, – как я могу надеяться, что вы сделаете для меня что-нибудь трудное, если вы не хотите сделать самой простой вещи, которой я от вас прошу: сказать мне, кто возлюбленная этого коварнейшего из слуг, какие у вас когда-либо были. Я была уверена, что мы с вами – единое сердце и единая плоть. А теперь вот я знаю, что все изменилось; тайны ваши, которые я все должна знать, вы скрываете от меня, как от посторонней. Увы, друг мой, вам ведь случалось поверять мне столько важных секретов, и ни разу вы ни от кого не могли услышать, что я их не сохранила. Вы столько раз испытывали меня и могли увидеть, что у меня нет других желаний, кроме ваших. И вы не можете сомневаться, что я и вы – одно. И если вы поклялись никому не выдавать тайны этого дворянина, то, рассказав ее мне, вы не нарушаете своей клятвы, ибо я – то же, что и вы, и не могу быть ничем иным. Вы – в моем сердце, в моих объятиях, во чреве моем ваше дитя, – и что же, вы не хотите доверить мне ваших чувств, как я доверила вам свои! И на всю мою преданность и верность вам вы отвечаете мне суровостью и жестокостью. И это заставляет меня сто раз на день хотеть смерти: я хочу избавить ребенка от такого отца, а себя – от такого мужа. И я надеюсь, что это свершится скоро, ибо неверного слугу вы, оказывается, могли предпочесть такой женщине, как я, и ради него принести в жертву мать вашего дитяти, которому теперь суждено погибнуть, ибо носящая его во чреве не в силах узнать от вас то, что ей важнее всего на свете.