В начале недели его родители сообщили мне, что Бен за границей, по работе в Германии. И они не знают, приедет он на похороны или нет. Эти двое, конечно, последнее время были не в самых лучших отношениях, но меня тошнило от самой мысли, что Бен пропустит похороны своего единственного брата.
Но, потом я увидела его, стоящего чуть поодаль от родителей, и эмоции, нахлынувшие на меня, чуть отступили. Может быть, они были с Лиамом совершенно разными по характеру, но их внешнее сходство было поразительным. Всего каких-то два года разницы, но он обладал тем же ростом и телосложением, и такой же густой каштановой шевелюрой. Единственные различия между ними заключались в стрижке и цвете глаз. Бен стригся покороче, и цвет глаз у него был карим, а не зеленым, как у Лиама. Я не видела его десять месяцев и почти забыла, до чего же они похожи. У них даже повадки были схожими. При виде него у меня в горле застрял ком.
Бен же казался больше злым, чем опечаленным — челюсть крепко стиснута, а в глазах темнота и горечь. Тут он заметил меня и подошел.
— Здравствуй, Жасмин, — тихо вымолвил он, протягивая руку, чтобы пожать мою.
Едва не зарыдав, я, повинуясь порыву, бросилась ему на шею. Он был так сильно похож на Лиама, что мне захотелось прильнуть к нему и никогда не отпускать. Он чуть отпрянул, и я почувствовала, как он напрягся. Если бы он сейчас захотел оттолкнуть меня, то я бы еще сильнее стала за него цепляться. Я бы прилипла к нему, стараясь удержать свою прежнюю жизнь, потому что он, как никто другой, заставлял меня чувствовать себя ближе к собственному мужу. Ну а Бен, как разумный человек, неловко похлопал меня по спине, пока я не отпустила его, наконец, осознав, насколько глупо выгляжу, и что черный жакет теперь сидит на мне как попало.
Мы зашли в церковь и заняли свои места на передней лавке, зарезервированной для семьи и близких родственников. Будучи альбиносом, в черном я выглядела просто ужасно — мои белые волосы и кожа казались на траурном фоне еще белее, а бледно-голубые глаза совсем уж делали меня похожей на призрака. А мне ведь было всего двадцать семь лет.
Викарий спросил меня, хочу ли я во время службы выступить с прощальной речью, но сама мысль об этом приводила в ужас, и я прекрасно понимала, что не смогу этого сделать. Я хотела, но просто не могла. Наверняка, в порыве безумия, я бы сморозила какую-нибудь дурость или, того хуже, пошутила, поэтому я предложила, чтобы прозвучала любимая песня Лиама. Это было просто, я знала, что он очень любил «Мост над бурными водами» [1]. Но вместо того, чтобы поставить диск, я решила, что сама сыграю её на скрипке. Мне хотелось внести свой вклад. Пусть я не могу выступить с речью (и для не музыканта мелодия, конечно, будет звучать странновато), но мне нужен был повод, чтобы взять с собой свою скрипку. Мне почему-то казалось, что если скрипка будет со мной, то все пройдет легче.