— Еще как, — сказал он, махнув рукой и по-мальчишески задорно улыбнувшись. — Это инвестиция. Таким образом, когда ты станешь прославленной скрипачкой, тебе от меня не отделаться...
— Жасмин, — раздался шепот мамы у меня под ухом. — Пора. Иди играй.
Её голос тут же вернул меня к происходящему. Я сжала и разжала кулаки, но руки по-прежнему дрожали.
— Ты вовсе не обязана, если не хочешь, — спохватившись, сказала она. — Это ерунда. Перед службой я дала священнику диск с песней. Он может поставить его.
Я помотала головой, изо всех сил стараясь не расплакаться, а потому не могла говорить. Я должна играть. Должна ему сыграть. Я поднялась со своего места и на ватных ногах, которые грозили в любую секунду подогнуться, прошла вперед. Хотя, по правде говоря, все это было фарсом. Я делала это не для Лиама. Не ради него. Лиам мертв, едва ли его волновало, что я делаю или не делаю. Я должна была это сделать ради себя, в попытке урвать толику успокоения. Я подключила скрипку к усилителю и положила её на плечо, прижав подбородком, надеясь, что привычное движение заставит меня расслабиться хотя бы чуть-чуть. Но стоило моим пальцем прижать струны и взглянуть на гриф, как я ясно услышала голос Лиама двухлетней давности, когда он впервые вручил мне её, а я просто таращилась на неё в футляре — это была любовь с первого взгляда:
— Так и будешь пялиться или что-нибудь сыграешь?
Казалось, его голос эхом прокатился по церкви, хоть и прозвучал только у меня голове. Я неотрывно смотрела на гроб и мужчину, лежащего в нем, такого близкого мне и уже такого далекого. Лиам был здесь, в деревянном ящике, а я боялась, что могу в любую секунду бросить свою скрипку и ринуться к гробу, сорвать крышку, вцепиться в него, да так и держать, пока кто-нибудь не расцепит мои пальцы, как какой-нибудь чокнутой.
Я сделала глубокий вдох и подняла смычок. Не счесть, сколько раз я играла на этом инструменте, но сегодня мои руки так дрожали, что я не смогла правильным образом надавить на струны, и звук получился слабее. Я попробовала еще раз, но на этот раз я перестаралась, и вышло еще хуже, совершенно не похоже на ту красивую мелодию, которую я обычно извлекала из скрипки. Будто сама «Виолектра» отказывалась играть похоронную мелодию, потому что это было бы слишком ужасно, слишком душераздирающе, слишком разрушительно... Я сделала очередной глубокий вдох, отчаянно пытаясь успокоиться, но почувствовала легкое головокружение.
А потом я заметила, как мама привстала со своего места, собираясь подойти и усадить меня на место. Думаю, именно это заставило меня собраться. Я подняла смычок, и на этот раз нота прозвучала ясно и чисто. Идеально. Я играла эту песню для Лиама прежде, и теперь (играя для него в последний раз) хотела сыграть её хорошо. Но я не смогла заставить себя не плакать. Слезы катились по щекам к подбородку, мешая мне хорошо держать скрипку.