Бэйнс что–то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.
– Человек не должен служить орудием для удовлетворения нужд ближнего, – сказал японец. – Разве не так? – Он наклонился к мистеру Бэйнсу. – А какова точка зрения нейтрала?
– Не знаю, – сказал мистер Бэйнс.
– Во время войны я занимал незначительный пост в Китайском регионе, – сообщил мистер Тагоми. – Там, в Ханькоу, находилось поселение евреев, интернированных Имперским правительством. Они жили на средства организации «Джойнт». Нацистский консул в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.
– Понимаю, – пробормотал Бэйнс. «Прощупывает», – подумал он и насторожился. Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.
– Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Однако никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного Кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха, с которыми мне доводилось…
– Простите, но я не немец, – перебил его мистер Бэйнс, – и вряд ли могу говорить за них. – Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес: – Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что–то голова плохо соображает. – На самом деле голова соображала прекрасно. «Надо убираться отсюда, – решил он. – Этот человек слишком круто за меня взялся. Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете „Люфтганзы“ каким–то путем дошли до японцев. Зря я разболтался с этим, как его… Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.
Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Совсем не подхожу».
Затем его мысли приняли иное направление.
«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не в силах избавиться от привычек, выработанных на прошлом задании. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».
Но этому противилось все его естество. Кровь в венах, кости, мышцы. «Открой рот, – твердил он себе. – Скажи что–нибудь. Любой пустяк. Выскажи свое мнение. Не молчи, если не хочешь уйти ни с чем…»
– Возможно, ими движет некий подсознательный архетип, если вспомнить Юнга.
Тагоми кивнул:
– Понимаю, я читал Юнга.
Они пожали друг другу руки.
– Простите мою назойливость, – произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом двери. – За философскими рассуждениями я забыл правила гостеприимства. Прошу. – Он крикнул что–то по–японски, и отворилась парадная дверь. Появился молодой японец, отвесил легкий поклон и взглянул на Бэйнса.