Айви появилась почти тут же, присела рядом, прижалась плечом к плечу.
– Я вчера тебя ждала, а ты не пришел, – сказала вместо приветствия. В ее голосе не было обиды, только тихая грусть.
– Прости, я не смог уснуть. – Федору хотелось ее обнять, но не хватило решимости.
– Так бывает. – Она кивнула, принимая его оправдания. – Расскажи, как прошел твой день.
И Федор рассказал все, что случилось в его жизни за время их разлуки. А водонапорную башню даже нарисовал на припорошенной черной пылью земле. И Айви согласилась, что башня очень красивая, хотя художник из Федора был никудышный, и рисунок получился кривобокий.
Они проговорили почти до самого Федорова пробуждения, а на прощание Айви поцеловала его в щеку и упорхнула, чиркнув по щеке острым ласточкиным крылом. Проснулся Федор полный сил и совершенно счастливый.
* * *
Семен Еремин, под начало которого поступил Федор, оказался мужиком коренастым, с непропорционально длинными руками и толстыми, с виду неуклюжими пальцами. На появление Федора он отреагировал лишь сонным взглядом да равнодушным кивком, давая понять, что до нового ученика ему нет никакого дела. Забот у него было невпроворот. Работа в мастерской кипела с раннего утра до позднего вечера. Механизмы здесь чинились от простеньких, которые и механизмами-то назвать нельзя было, до довольно сложных. В дальнем углу Федор заметил прикрытый куском холстины паровой двигатель. Судя по клейму, двигатель был английского производства. Сколько таких двигателей на заводе, Федор не знал, но был уверен, что немного. Водяная турбина, которую он считал непростительным анахронизмом, работала исправно, и менять ее на что-то более передовое, похоже, никто не спешил. Сломанный паровой двигатель уже две недели оставался без внимания. Подходил к нему только Семен, стоял пару минут в задумчивости, вздыхал и уходил. А Федора в этот дальний угол с каждым днем тянуло все сильнее. Разбираться со всякой ерундой ему наскучило уже в первую неделю. Ничего серьезного ему не доверяли и вообще сторонились, не признавали за своего. Наверное, прознали, чей он протеже, и поэтому недолюбливали. Епифанцев среди мастеровых был не в почете, его считали рвачом и выжигой. Если бы не привет от Евдокии, Федору с такой протекцией пришлось бы очень несладко. А так его всего лишь сторонились. Это не было большой бедой, одиночество его не утомляло. Скорее уж его угнетало безделье. Голова, да и руки тоже просили занятия чуть более сложного, чем зачистка деталей от ржавчины. А лучше бы намного более сложного.
Именно эта накапливающаяся изо дня в день неудовлетворенность и толкнула его однажды вечером к сколоченному из досок столу, который служил Семену рабочим местом. В отсутствие мастера подходить к столу разрешалось только избранным. Федор в число избранных не входил, но все равно решился.