— Вечер добрый, Михаил Борисович! Гуляете?
— Не угадали. Я ждал вас.
— Меня? — совершенно искренне удивляюсь я.
— Именно, — отвечает Кожин. Я всматриваюсь в его лицо, ища какой-нибудь подвох, но оно совершенно серьёзно.
— И зачем же вы меня ждали? — я стараюсь говорить бесстрастным официальным тоном, за которым всегда прячу своё смущение.
— Хотел подарить вам вот это, — он протягивает мне красиво упакованную в целлофан и перевязанную ленточкой кружку.
— Опять взятка?
— Вовсе нет. Просто хотел возместить вам причиненный ущерб. Кажется, когда мы виделись в прошлый раз, я нечаянно кое-что разбил.
Кожин всовывает кружку в мои руки, и я машинально сжимаю её в пальцах, чтобы не уронить.
— Не мог спокойно спать. Всё думал, как вам там работается над моим романом без допинга в виде кофе или крепкого чая. Так, не ровен час, и заснуть можно над моим скучным сюжетом, — лицо его непроницаемо, но в глазах пляшут весёлые чёртики.
Я чувствую, что надо в тон ему ответить шуткой, но всё моё остроумие, до сих пор меня не подводившее, словно парализовано.
Я устала.
Я хочу есть.
И я не понимаю, к чему этот непонятный диалог посреди оживлённой улицы под противным мелким моросящим дождём, и чего хочет от меня этот человек.
— На комплимент напрашиваетесь? — произношу я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно безразличнее. — Думаете, я сейчас начну горячо вас разубеждать, что ваш роман вовсе не скучен, а, напротив, гениален? Вы, наверное, тщеславны, как все писатели. Должна вас разочаровать: я не литературный критик, я редактор. И вообще, я спешу.
Я резко поворачиваюсь на каблуках, намереваясь уйти.
— А вы, как все редакторы, за буквами и строчками не хотите видеть человека, написавшего их, — обиженно парирует Кожин, своими словами вынуждая меня вновь остановиться. — Вас, редакторов, хлебом не корми — дай только поисправлять, повычёркивать. Вот я, например, только-только появился в вашей жизни, а вы уже спешите меня вычеркнуть из неё. Но почему? Неужели я вам так глубоко несимпатичен? Ведь вы меня ещё совсем не знаете. А вдруг на самом деле я белый и пушистый?
В голосе писателя звучит неподдельное огорчение, и от этого мне становится стыдно за своё стервозное поведение. Человек ко мне со всей душой. Кружку вот подарил. А я с ним веду себя по-хамски. Это всё мои издёрганные за последнее время нервы. Но он-то тут ни при чём.
Я опять поворачиваюсь к нему и миролюбиво говорю:
— Ну, если вы белый и пушистый, надеюсь, вы не сильно линяете на ковры, в противном случае я сочту эти ваши качества отрицательными…