Вторая апсараса, Минака, по росту была средней меж трех женщин, хотя смотрелась более миниатюрной, чем Толиттаму, которую, в сравнении с ее спутницами стоило бы назвать полноватой. Минака имела большую и высокую грудь, изящную талию, а кисти ее рук, также как стопы, были миниатюрно малы. Хотя сами ноги у апсарасы смотрелись крепко сбитыми в лодыжках и бедрах. Мягкая, нежная, смуглая кожа Минаки, почитай кофейного цвета, глянцовито переливалась. Прямые, черные волосы едва прикрывали покатые плечи. На овальной форме лица, находился узкий, малость согнутый нос, миндалевидные темно-карие очи, бледно-розоватые пухлые губы, густые вроде крыши домиков брови и не менее плотные ресницы. У Минаки в межбровье также был вставлен, самоцвет, лунный камушек, молочно-белый, с лиловым мерцанием изнутри, в виде плоского, четырехлепесткового цветка.
Толиттама оказалась самой низкой из апсарас и более коренастой на фигуру, меж тем сохраняя округлость бедер, грациозность талии и пышногрудость. Весьма долгой и тонкой была ее шея, гибко — покатыми плечи, темно-бурой, шелковистой кожа и темно-русыми, волнистые волосы, кои дотягивались почти до колен. Лицо Толиттаму чем-то напоминало по форме сердечко, где лоб смотрелся шире области округлого подбородка. На лице апсарасы поместился прямой, небольшой чуть вздернутый нос, крупные, почитай черные, очи и маленький рот с весьма зримо очерченной густо-алой, верхней губой. Глаза Толиттамы, окруженные долгими, черными ресницами и точно подведенные сверху плавной тонкостью бровей, так воззрились на Яробора Живко, что враз по его плоти пробежал озноб, и сам он глубоко вздохнул. В межбровье Толиттамы сиял и вовсе чудной формы аметист нежно сиреневого переливчатого блеска. Он проходил двумя тонкими, вертикальными полосками от средины лба вниз до спинки носа, образовывая на конце трехлепестной лист.
Обряженные в прозрачные плотно облегающие шаровары, едва достигающие лодыжек, и короткие без рукавов рубахи такие же сквозистые, без каких-либо украшений и даже обувки, казалось апсарасы, вынырнув из вод, явились смущать своей красой не только мальчика, но и самих Богов.
— Да, — наконец, прервал отишье зала Мор, и легохонько шевельнулся в кресле. — Красиво! Вот ведь милый малецык, можешь творить, что-то полезное… таковое, что приносит благость.
Темряй все поколь стоящий подле кресла старшего брата и как иные неотрывно смотрящий на своих творений, широко улыбнулся и довольным голосом откликнулся:
— Так мой дорогой, ты же не пожелал увидеть сие творение в Татании, когда туда прибыл, ибо был весьма занят истреблением хал на Палубе. Посему и не успел получить ту самую благость.