Но почему же тогда одну карту Нафил оставил при себе, а вторую - на взгляд любого мужчины самую привлекательную, - поместил в сокровищницу? Ответ пришел быстро: Цаперрин-некромант был еще и моряком, потому он оставил карту Кэлберта себе, как главное сокровище, а все остальное решил использовать, как наживку. Быть может, после предательства любовницы и Соррадо, пират не доверял красоткам, даже изображенным на портретах? Но, если так, как узнать, не завалялась ли в той демонской груде побрякушек или пещерном лабиринте еще одна карта? Эх, поскорее бы возвращалась Элия, уж леди Ведьме точно что-нибудь придет в голову. И тут герцога осенило самого. Вдруг волшебная способность к поиску у дираванки не подействовала потому, что вещь-наживка была перемещена из Межуровнья? Что если процесс переноса туда-обратно смывает все связи объектов? Но, если карта Кэлберта считается частью коллекции не только Нафила, но и Либастьяна, и пока не побывала в Бездне, есть шанс попробовать поискать в лабиринте другие карты!
Элегор подошел к пюпитру и водрузил на него одну из дираванок. Та мигнула и потухла. Возродив зверюшку к жизни старым способом подкладывания монетки герцог пронаблюдал едва заметное шевеление в сторону карты-находки и разворот в направлении основной массы клада. Потом авантюрист наскоро объяснил Джею, закончившему обыск каморки, свои соображения.
Во взгляде Бога Воров, внимательно, без обычных ехидных шуточек выслушавшего герцога, промелькнуло нечто похожее на одобрительное уважение.
- Идея стоила того, чтоб ее проверить, - согласился Бог Воров, тоже приближаясь к пюпитру, наверняка раньше окруженному тучей некромантских заклятий, а ныне просто безобидному поставцу. Окинув с видом знатока портрет, бог констатировал: - А хорош братец Кэл!
Герцог мог только молча согласиться. Как-то странно было бы подтверждать красоту другого мужчины вслух. Но, принц, изображенный на карте из колоды сумасшедшего Либастьяна - знакомые розы, игральные кости и шутовские колпаки орнамента - явственно свидетельствовали о принадлежности карты к колоде, - действительно производил впечатление. Высокий, широкоплечий, не столько смуглый от природы, сколько загорелый и обветренный мужчина в черном, золотом и зеленом был эффектен. И это было не только следствием удачно подобранного одеяния, суровой мины и правильной позы. Излучаемая портретом, перехлестывающая через край сила Всадника Стихий, а не только водных просторов, сквозила в каждой черте бога. В карих наполненных светом глазах, резком росчерке крыльев носа, решительно вздернутом подбородке. Да, на картине безумца-картежника был нарисован принц Кэлберт, сын Лимбера, и в то же время, Кэлберт таким пока не являлся. Эта картина была все равно что окно в будущее или одну из будущих вероятностей, к которой Бог Мореходов лишь начал свой путь.