Выйдя в зал, я увидел, что Тамара, только что здраво рассуждавшая и прямо сидевшая, оказалась совершенно пьяна.
Она осознавала это, сказав мне откровенно:
— Я пьяная в задницу. Уведи меня отсюда на… Они вместо водки ацетон дают. Я никогда не напивалась.
Я взял ее под руку и повел, с трудом удерживая удивительно тяжелое тело.
— Стой! — сказала она. — В сортир. Проблеваться надо на дорожку. На посошок! А то…
Я довел ее до двери женского туалета.
Ее долго не было.
Вышла она, охая и потирая бок, сообщив, что упала — употребив при этом слово более грубое и экспрессивное.
— Я тут рядом живу, — сказала она мне. — Не грусти.
Жилье Тамары было действительно неподалеку, в одном из домов на проспекте Кирова. Мы поднялись на второй этаж, она долго рылась в сумочке, ища ключи, а я разглядывал высокую дверь и гроздь звонков с подписями: таким-то — 1 звонок, таким-то — 2 звонка. И так — до шести звонков. Коммуналка, значит, — и густонаселенная при этом.
Наконец Тамара нашла ключ, открыла, я хотел распрощаться, но она втолкнула меня темный коридор.
— Вторая дверь направо, — дала она мне ориентир.
В конце коридора появилась старуха. На просвет седые ее легкие и редкие волосы светились нимбом вокруг головы.
— Опять нажралась, Томка? Опять мужика ведешь? Опять музыку включишь? Вызову милицию, ты дождешься, вызову!
— Баба Катя! — приветливо раскинула руки Тамара и пошла к старухе. — Мы все — люди! Ты человек — и я человек! Я имею право жить? Ответь мне честно, имею я право жить?
— Имеешь, имеешь, — торопливо ответила старуха — и удалилась.
— А раз имею, то до одиннадцати часов могу и музыку и все что хочу, дура ты старая! Имею право! По закону! До одиннадцати часов! Они не дают мне дышать! — пожаловалась мне Тамара, открывая дверь в комнату. — Я диссидент в этой квартире. У меня внутренняя эмиграция. Мать вашу, зачем я так напоролась? Ничего! Через пять минут — как огурчик. Хорошие люди меня отрезвляют. Ты хороший человек? Ты хороший человек? Я тебя спрашиваю или нет? — взяла она меня обеими руками за ворот рубашки, вводя одновременно в комнату. — Или ты не хочешь со мной разговаривать? Ты презираешь меня! А какое ты имеешь право? Кто ты такой?
Она с треском захлопнула дверь, заперла на ключ, сунула его в кармашек платья, подошла, шатаясь к постели, упала и проговорила еле внятно:
— Ты подожди… Пять минут… Как огурчик… Пять минут — и все. Ты не уходи. Сейчас… Пять минут…
После этого она нажала на клавишу магнитофона с разбитой крышкой, валявшегося тут же, на постели, магнитофон оглушительно заорал кошачьими женскими голосами: «А я люблю военных, красивых, здоровенных, еще люблю крутых и всяких деловых!..», — а Тамара тут же заснула, подмяв подушку под щеку и повернувшись на тот самый бок, где у нее был карман, в котором был ключ от двери.