1 июня 1916 г., среда
Клим Пантелеевич был прав, когда говорил Каширину, что супруга выражает недовольство внезапно появившимися отлучками мужа, которые она связывала с событиями в «Гранд Отеле». Правда, позже, собирая воедино обрывочные фразы, сказанные Терентием Петровичем, Еленой и самим Климом, она поняла, что ее супруг случайно оказался на месте убийства ювелира Гиршмана и двух его работников. Естественно, на этот счет у Вероники Альбертовны не могло быть никаких претензий к мужу, который и отправился туда, чтобы починить, либо обменять ее часы, которые вскоре чудесным образом «выздоровели». После того как Клим попробовал их завести, они больше не останавливались, и надобность в их замене отпала. Но женщина не была бы женщиной, если бы не использовала любой предлог, чтобы упрекнуть мужа в невнимании, и в награду за его оплошность добиться каких-либо преференций. И совсем не важно, в чем они могли выражаться: в новом подарке, исполнении любого дамского каприза или нежном поцелуе. Собственно, так Вероника Альбертовна и поступила, когда Клим пришел в спальню. Ее отставленная вперед нижняя губка говорила о недовольстве и неудовлетворенности. Дабы не растягивать объяснения и не тратить время на оправдания, Клим Пантелеевич пообещал, что завтрашний день он посвятит всецело ей. После этого он выключил ночник и обнял жену…
А на следующий день, после легкого завтрака, две семьи отправились к подножию памятника Святому Владимиру. Отсюда открывался удивительный вид на Днепр, убегающий вдаль бесконечной голубой змеей. За рекой открывался ровный, как столешница, луг, который почти у самого горизонта заканчивался зубчатой стеной черниговских лесов.
От памятника Могилевские и Ардашевы сошли по крутому спуску к площадке, к Подолу. С этого места он казался не частью Киева, а совершенно отдельным большим городом с десятками церквей и кварталами разновеликих домов. Купола колоколен, возвышавшиеся над домами, играли на солнце, отдавая небу свой золотой свет.
— Там, дальше, Андреевская церковь, — пояснил Терентий Петрович. — Видите? Ее очертания особенно заметны сейчас, в ясную погоду.
На площадке работал буфет. Ардашев заказал всем кофе и десерты. Свою чашку он выпил без особого удовольствия и даже поморщился, но промолчал; не стал (как в былые времена) учить буфетчика правильному способу приготовления этого напитка. «Зачем? — мысленно рассудил статский советник. — Этих людей все равно не переделаешь, они крали и будут красть (не докладывать, не досыпать) и поить нас всякой дрянью. Такое уж бесстыжее племя. Жаль, что в России подобные экземпляры множатся делением, как одноклеточные… И ведь не переродятся никогда! — Он вдруг улыбнулся своим мыслям: — Помнится, Антон Чехов вспоминал, как в детстве отец заставлял его ходить по трактирам и собирать на кухне заварку от испитого чая. Ее сушили, подкрашивали, а потом продавали в лавке отца, как «чай для прислуги». Но вот стоило Антону стать самостоятельным, не зависящим от чьей-либо воли человеком, как он преобразился, превратившись в совесть нации. «Надо по капле выдавливать из себя раба», — писал он. Да, Чехов, пожалуй, один из немногих, кто на своем жизненном примере показал, что его суждения о чести, образованности и порядочности могут поселиться не только на страницах его произведений, но и в нем самом».