Завтра вечером я укладываю спать сына, поэтому быть мне фантомом минимум до вторника. На вторник я заказал столик на двоих в ресторанчике неподалеку от Рижского вокзала. Сейчас праздники, и в этом месте невоспитанные люди, надеюсь, не будут выносить мебель.
– Что было на репетиции?
– Сегодня на репетицию саксофон-баритон принес флейту-пикколо и мастерски на ней исполнил, в числе прочих хитов, мелодию, на которую охотно шел полосатый слон. А потом рассказал, что на параде на Красной площади, в составе сводного оркестра, это около шестисот человек, были три такие флейты. Они очень пронзительные, поэтому больше и не надо, и они в неофициальное время друг другу подавали такие сигналы. А может быть, они и слона подманивали, не знаю, не видел, лично сам не был.
– Вот не поняла, кто свистел на флейте-пикколо на Красной площади, рискуя угодить в местное красноплощадное РУВД вместе с неадекватно раскрашенным животным.
– Это все я вам расскажу во вторник. У меня погрелся кефир и мне пора в люлю! – Завершил разговор Михаил.
Рижский вокзал под грязным снежком напоминал недоеденный новогодний торт, засыпанный пеплом сгоревшей увеселительной пиротехники. Полупустой ресторанчик зябко помахивал стеклянными дверьми, лениво меняя сытых посетителей на очень сытых.
Михаил, в однотонной, или как говорят в физике, монохромной рубашке, казался более домашним или одомашненным и от этого более искренним и доверительным.
– А что означала ваша фраза в первом письме: «Вы все понимаете с полуслова, и адекватно реагируете. Но при этом вы отнюдь не мой брат, хотя тоже младше». Почему я не только не Ваш брат, но еще и отнюдь? – Спросила я.
– У меня есть младший брат. – Доверительно улыбнулся Михаил. – И это единственный человек на свете, с которым я могу говорить, не думая, понятно ли это будет собеседнику. Ибо уверен, что понятно. Теперь у меня есть второй такой человек – это Вы, сударыня…
Он рассказал о младшем брате, живущим под Питером с «провинциальной женщиной, не понятно, на чем основана их связь, она непомерно проста для него, но мы, будучи интеллигентами, не обсуждаем эту тему, это его дело». Потом рассказал о маме – «идеале истинной женщины, всю себя посвятившей детям и семье», о первой жене, от которой есть две взрослые дочери, но «мы не общаемся ни с ней, ни с дочерями, ибо слишком разные люди». Потом о том, как создавался самодеятельный ансамбль и о том, что без ударных инструментов не может быть настоящей музыки.
– Так вы ударник? – Спросила я.
– Ударники при социализме были, о них писали в передовицах. Я – барабанщик! Это принципиальная разница!