— Не мытьем, так катаньем, а сделали по-своему? — процедил Миронов сквозь зубы. Он не понимал, почему его письмо в штарм и лично председателю РВС Республики не возымело действие, почему авторитет Федорцова и авторитет «заболевших» при отступлении ревкомовцев взял на этот раз верх. Троцкий, как видно, не очень-то разобрался в этой истории и поддержал неправую сторону. Либо игнорировал его, Миронова, как сугубо военного и беспартийного человека.
— Ну ничего, — сказал Миронов, медленно разворачивая коня по дороге к полевому штабу. — Ничего. Скоро кончим войну, поеду вместе с Ковалевым прямо в Москву. Не может быть. Найдем управу.
По дороге Карпов докладывал подробную обстановку в станице и округе. В народе поднимался ропот и даже страх перед сплошными реквизициями, говорили о бессудных расстрелах в красных тылах. Советской власти не выбирали, Гражданупр Южного фронта насаждал ревкомы из пришлых и случайных лиц с уголовным прошлым... Сеять в этом году люди будут, по-видимому, немного, только на личный прокорм, потому что сил маловато, да и потому, что, мол, опять все продразверстка заберет — не только излишки, но и самое кровное... А за всем этим надо ждать голода. Тревожно повсюду.
— Ничего, — успокаивал Миронов. — Главное — кончить бои, войну эту, а за ней и продразверстка отпадет. Там, в Москве, умные люди, поймут, что временную и чрезвычайную меру нельзя тянуть до бесконечности, из года в год. На Волге уже были крестьянские бунты, теперь, слышно, в Тамбовской — надо полагать, к этому прислушаются... Ковалев большие надежды возлагает на VIII партийный съезд по части обращения с крестьянством.
Он поддавал каблуками под конское брюхо, непомерно спеша к своему штабу, как будто именно там и должны были решиться все больные вопросы и сомнения.
— Оно-то так, — соглашался Карпов, едущий на пол коня за Мироновым, с трудом поспевая на заморенном маштаке. — Оно-то так, но и дураков, Филипп Кузьмич, кругом тоже немало. И откуда их нанесло ноне к нам на Дон, этих ретивых, а? Скажи, как лесного дряму в полую воду, не прогребешь и веслом! И все по столу кулаком стучат, нам вроде и доверия нет.
— Такое место у нас — окраина бывшей империи, Иван Николаич, да и вода течет в эту сторону... — бурчал озабоченно Миронов и все торопил коня. — И не простая окраина, а казачья, со своим, так сказать, уставом и часословом... Недаром ведь и вся белогвардейщина сюда скатилась с генералом Корниловым, потому что надежду большую возлагала на донскую Вандею... Ну, Вандеи-то, положим, не получилось, сильно покраснел Дон к тому времени, ан слава-то еще с девятьсот пятого дымит по городам и весям... «Казаки — старорежимцы, нагаечники...» Добрая слава помалкивает, дурная по ветру носится, вот к нам и посылают из Москвы самых рьяных да зубастых, чтоб тут их побаивались. Во всем этом свой резон есть, но... — махнул рукой, огладил усы и лицо, скрывая гримасу боли от длительного разговора. — Ладно, Иван Николаич, вечером еще об этом договорим. Тут главное — момент этот перетерпеть, он должен быть коротким. Советская власть, она по сути справедливая власть и народ в обиду не допустит.