Неужели не исполнятся его надежды теперь, в пятидесяти верстах от дивизии, как исполнялись они десятки и, возможно, сотни раз в боевых переделках?
Противная штука — страх, леденящий душу, напрягающий горло до того, что его перехватывает невидимой удавкой, глохнут слова, да и сама душа расстается с подлым, дрожливым телом...
Минут пятнадцать не было вестовых, Миронов сверился с золотыми, наградными от Реввоенсовета, часами, приказал протронуть коней вперед. Грязь зачавкала и заплескалась под копытами, усталые кони шли оступаясь. От крупов, поливаемых дождем, — пар... Миронов напрягал слух и зрение, хотел не упустить какого-то решающего мига, но ничего не проглядывалось пока впереди. Двигались, словно темной ночью, вслепую, когда ничего не видно впереди, хоть выколи глаз!
Наконец стал различим топот копыт, замаячили всадники. весь разъезд Хорошонькова с Топольсковым и ординарцом Соколовым.
— Ну, что там?
— Товарищ Миронов, свои! В версте — корпус Буденного... Но слышите? — они, черти, разворачиваются к бою! Аннинская у них в тылу, не про пущают нас!
«Черт возьми, откуда же тут корпус Буденного? Он же был под Царицыном, неужели ради нас перекинули в эти места? Или шел с фланга на Мамонтова да замешкался?.. Вот это, кажется, и в самом деле конец!»
Дождь все моросил, всадники стояли под башлыками, нахохлившись, и только ближний Соколов да еще Булаткин видели, как медленно бледнело осунувшееся, чугунное лицо Миронова.
Да, только что мелькнувшая надежда — а вдруг моя родная дивизия, мироновцы, соколики родные, вышли навстречу своему бывшему командиру?.. — такая пустая и наивная, но и такая сладостная надежда сразу рассыпалась прахом, и вот уже до очевидности все стало ясно, определенно не только на много дней вперед, но и на всю оставшуюся в запасе жизнь...
Теперь уже не было страха в душе, как и всегда в решительные мгновения боя, а только горючее, сжигающее душу сожаление. Все кончено. Не дошел каких-то пятидесяти, может, ста верст! Как во всех российских былинах и сказках — не хватило одного конного перехода, черт возьми! Всегда у справедливого дела короткие ноги, у честного человека не хватает минуты, шага, взгляда, слова, какого-то заколдованного мгновения для исполнения мечты и долга!
«Не дошел. Судьба!»
Взял в руки последнюю волю свою, круто обернулся к Булаткину:
— Костя! Перестроение. Духовой оркестр — в голову отряда! Знамя расчехлить. Знаменщиков — ко мне!
Робость пропала, кони и люди задвигались, подъехали латыш Маттерн и начальник караула Топольсков. Расчехленное знамя кровавым пятном поднялось над рыжеватой блеклостью осеннего дня. Провисло в мелкой кисейной пряже осенних дождинок.