Лицо Врангеля было бесстрастно и холодно, но умные глаза заинтересованно приблизили к себе казачьего генерала, будто в них повернули объектив, обнаружив за ними и мысль, и глубину.
— Да, да, — после некоторой паузы сказал Врангель.
— Смею обратить внимание, ваше высокопревосходительство, на одно немаловажное обстоятельство последних дней... Нынешнее совещание глубоко оценило и приняло к исполнению ваш приказ о ликвидации вражеского плацдарма у Каховки как чрезмерно опасной зацепы у основания всего будущего прорыва и наступления... Это, безусловно, глубокое предвидение, но мне бы хотелось указать еще на одну опасность, грозящую непредвиденными осложнениями. Дело в том, что за Днепром, в районе Никополя — Апостолово, в настоящий момент заново формируется ударная кавгруппа красных, именуемая 2-й Конной армией, и, главное, командующим этой группой назначен на днях бывший войсковой старшина Миронов...
Врангель согнал с лица гримасу скучающего внимания:
— А разве я еще не уничтожил этот красный сброд, только по недоразумению именуемый конармией? — спросил он.
Абрамов внутренне поежился. «Боже мой, что делает с человеком даже частный успех! Не мы, оказывается, разбили корпус Жлобы, не мы потрепали и обескровили конную Городовикова, не генералы, не солдаты и казаки, а он!.. В таком случае и поражение Слащева у Каховского зуба следовало бы принять на свой счет?..»
— Разве я не уничтожил их? — повторил Врангель уже с некоторым раздражением.
— Бесспорно, ваше высокопревосходительство, — наклоном головы Абрамов подчеркнул свое полное согласие. — Бесспорно, от этой конармии осталась жалкая, потрепанная до полной небоеспособности бригада в семьсот, может быть, восемьсот сабель, никак не больше. Но сейчас именно, с обновлением командования, группа эта стремительно растет. Не только за счет маршевых пополнений, но и за счет выздоравливающих из лазаретов, притока бывших дезертиров, так называемых «зеленых», которые идут к Миронову массой... — здесь Абрамов несколько замялся. Он должен был бы сказать, что с Дона к Миронову потянулись добровольцы, почти как весной восемнадцатого, но посчитал неудобным лишний раз компрометировать родное казачество. — Главное же заключается... именно из-за чего я и рискнул тревожить наше высокопревосходительство, — в новом командире Миронове. Дело в том, что этот изменник казачеству, к великому нашему сожалению, обладает незаурядными способностями именно в вождении конных масс... Что касается меня, то я еще в русско-японской знал сотника Миронова и четырежды вручал ему офицерские награды, из них одну в присутствии командующего Куропаткина. Я считаю, что в данных условиях никак нельзя позволить Миронову отмобилизовать и обучить строю эту массу прибывающих новобранцев, ваше высокопревосходительство! Надо упреждающим ударом покончить с группой, пока она только формируется. Хотя для этого и потребуется форсировать Днепр. Иначе... — тут Абрамов снова сдержал ход своей мысли. Он мог сказать прямо: если Миронова выпустить с крупной кавалерийской группой на оперативный простор, то можно уже сейчас заказывать места на иностранные корабли, стоящие в бухте Севастополя. Но этого говорить он, конечно, не мог. — Иначе, ваше высокопревосходительство, наши операции могут быть в значительной степени ос-лож-нены. Нельзя даже предположить, насколько это серьезно, ибо Миронова никогда и ничем не удавалось еще предвосхитить: блестящий талант! Если вы помните, Петр Николаевич Краснов за вражеских начдивов обычно назначал суммы не превышающие двадцати, тридцати тысяч николаевскими, а за голову Миронова, смею напомнить, — четыреста! Краснов, как донской атаман, хорошо знал, за что давал такую массу денег.