Разрывая крючки и петли, оттягивал ворот тужурки с грязным от пота подворотничком, высвобождая палившийся кровью кадык. И читал погружен но в тишину и самого себя:
За что — не знаю я, но каждое дыханье,
Мой каждый помысел, все силы бытия —
Тебе посвящены, тебе до издыханья!
Любовь моя и жизнь — твоя, о, родина моя!
За то, чтоб день один мог снова подышать я
Свободою полей и воздухом лесов, —
Я крест поднять бы рад без стона и проклятья,
Тягчайший из твоих
Бсе-чис-ленных
Крестов!..
— Господа... Но это... — продолжал Жиров, красный от духоты, водки и волнения, в распахнутой на все крючки куртке. — Это, господа, не про нас!.. Это скорее про Миронова, господа! Только про одного Миронова, которого мы все прокляли, как блудного пса, и предали анафеме не единожды, а он один... смог предугадать Рок, нависший над всеми нами и над его народом! Да, он смог — именно это сказал в свой смертный час Федор Дмитриевич, светлый ум, простивший всех нас, грешных... А я, к сожалению, понял, все это слишком поздно, господа! — Жиров вдруг содрогнулся всей мощью своего тела и закрыл лицо руками.
Сотник Пухляков с недоумением оглядел присутствующих и стремительно вышел за дверь, оставив ее открытой.
Никто не хотел смотреть на свежего есаула, так некстати опьяневшего не столько от выпитого, сколько от всей бессмысленной тирады о продавшемся большевикам войсковом старшине.
Беседа оказалась слишком долгой и тягостной.
— Как-кая чушь! — выговорил наконец Щегловитов и брезгливо отшвырнул на середину стола вилку, звякнувшую посреди стеклянной посуды. — Какая интеллигентская слюнявость, есаул!
— Вы это поймете позже, — трезво сказал Жиров и мокро хлюпнул носом.
— Я этого никогда не пойму, ибо я, слава богу, не донской казак! — весь напрягаясь, сказал Щегловитов. — Я не казак, я еще не раскис от этой социальной антимонии и сантиментов, я еще намерен бороться! Теперь уже, правда, без поручений свыше, единственно — на свой страх и риск! И не иначе. Только так и возможно оправдать эпикурейски-бессмысленное прозябание на этой грешной земле, в этом лучшем из миров!
Да, Щегловитов мог бы теперь объяснить, зачем он появился в Керчи, а не в Севастополе, куда сбежалась вся полудохлая, пахнущая нафталином и псиной аристократия Крыма! (О, как он их всех ненавидел, этих сановных бездельников и обирал!) Нет, здесь он мог еще затеряться в толпах завтрашнего дня, снова надеть кожаную куртку и фуражку со звездой и появиться, как несгорающий из пепла, в неразберихе и кутерьме красного праздника, в штабе дивизии или корпуса, у самого товарища Каширина. И продолжать свое дело дальше, дальше, до полной победы над врагами его белой России, либо до собственной смерти, как уж повезет!