Надо бороться, Ковалев, даже здесь, надо взять себя в руки... Бороться изо всех сил, как положено большевику.
Он встал над столом, высоченный и слабый, напрягся. В больной груди что-то клокотало и пекло. Сказал со спазмой в горле:
— Все здесь... надеюсь, понимают, что речь нынче не о том, кому быть в Донбюро, а кому нет... Это дело в общем-то десятое... Но речь — о направлении политики! Всей нашей политики по отношению к народу и внутри его, о людях в руководстве, которые способны такую политику проводить в жизнь... — Он обвел глазами всех и неожиданно увидел в дальнем углу внимательное и настороженное лицо молодого председателя Царицынского совдепа Левина: он смотрел с сочувствием. Двадцатилетний Рувим Левин, в силу возраста не наживший еще очков и бородки «под вождя левых», смотрел дружелюбно, и Ковалев заговорил горячее, будто для одного Левина: — Я заявлял и заявляю со всей ответственностью, что казаков, даже чуждых нам, победить можно не только пулей, но и силой убеждения, и своей правотой по отношению к ним! Если же они перейдут к нам исключительно под силой оружия, то это будет не политическая победа... Тогда мы должны будем делать то, что делал Петр Первый, когда усмирял Кондрата Булавина. Он делал это для укрепления самодержавия, нам же придется делать это для укрепления социализма. Не вяжется одно с другим, товарищ Френкель!
Неожиданно горло Ковалева перехватил кашель. Он прижал платок к губам, сотрясался чахоточным приступом, багровел лицом. Все терпеливо молчали. Наконец дыхание восстановилось, он скомкал платок, цветущий кровавыми кляксами, и сказал с надрывом:
— Казачий отдел ВЦИК категорически настаивал и настаивает на неукоснительном исполнении на Дону и в других казачьих областях июньского декрета, поскольку его никто не отменял! Это — партийная линия: привлечение казачьей бедноты и середняков к строительству новой жизни. А вы даже и сами Советы в этих областях подвергаете сомнению? — он снова удушливо, глубоко закашлялся. На белом платке вновь зацвели кровавые пятна мокроты. Дорошев звякнул стеклянной пробкой графина и стаканом, но Ковалев повел рукой отрицательно и сказал, вовсе захлебываясь: — О Миронове... Товарищ Миронов, кроме ордена ВЦИК и серебряной шашки от штаба армии... имеет четыре ранения за этот год! За революцию и Советскую власть.
Удушье перехватило горло, Ковалев бессильно оглядел совещание и резко двинул стулом, разворачивая его на задней ножке, быстро вышел в коридор, а оттуда на крыльцо, на воздух. Хлопнула дверь.
Посидели в неловком молчании, затем Сырцов докончил свою речь: