Затем, с чувством выполненного долга, Вера, сделав еще один – последний, сказала себе – глоток коньяка, счастливая и довольная, открыла шкаф: надо же наряд выбрать!
За окном по-прежнему в той же минорной тональности звучала музыка дождя. Это была ее самая любимая погода. Душу бы отдала, но только вот так, всю жизнь бы, слушать дождь. И еще – чтобы ветер, и листья бились о стекло, и капли стекали, как слезы. Невыплаканные и уже выплаканные вперемешку, потому что, если посудить, то какая разница? Чьи слезы? Да нет разницы. Чьи-нибудь. Потому что сегодня слезы, а завтра… Нет, нет, не надо солнца. Пусть так и будет: mélancolie…
«О, дорогие корпораты, о, дорогой зек Соломонофф, благодаря вам – я здесь. Дай вам бог больше денег, чтобы их немножко оставалось на меня, чтобы однажды я могла остаться еще раз где-нибудь, совсем одна, наедине с собой, и, право, мне никогда не будет скучно в такой компании…»
Еще ей подумалось, что когда-то это уже было. Сто миллионов раз было. Когда-то давно, парижской дождливой осенью, один грустный человек сидел и ждал звонка любимой женщины. А она… Так и не позвонила.
* * *
Договорились встретиться в холле отеля. Тьерри пришел минута в минуту, держа в руке розу. «Ничего, не урод», – ни с того ни с сего отметила про себя Вера, направившись в его сторону.
– Месье Лакруа? – переспросила на всякий случай. Тьерри, стоявший к ней в пол-оборота, повернулся:
– Да, да, здравствуйте, Вера, – он протянул руку для рукопожатия. Ладонь была теплая, хотя сам он вымок изрядно. Досталось и розе, едва не выпавшей при вручении, и коробочке шоколада от «Фошона», отрекламированного как «лучший парижский шоколад!»
– Дождь все еще идет? – спросила больше для приличия.
– Да, да, – радостно подтвердил очевидный факт, повторив для убедительности «oui, oui» еще пару раз, будто боялся, что ему не поверят.
Про таких, как Тьерри, говорят обычно: долговязый. Высокий, сутуловатый, худощавый, весь какой-то нескладный. Возможно, впечатление создавалось из-за непропорционально длинных рук, которыми он постоянно что-то задевал. На вид ему было лет сорок пять – сорок семь. Типично французская внешность: матовый цвет лица, темные волосы с буйно пробивающейся сединой, впрочем, его не старившей. Все смягчал взгляд: карие глаза с длинными, густыми, как у ребенка, ресницами смотрели приветливо, смущенно, не скрывая, однако, явного любопытства. Одет элегантно, но не «Бриони», определила наметанным глазом знаток мужской моды «а-ля нуворюсс». Сама она была в костюме от Эскады последней коллекции. Вся изящная и деловая.