– Я уже не мальчик. – Он ударил себя в грудь. – Ты неспособен понять чувства, волнующие юношескую грудь, твое сердце давно остыло. Когда старость начинает серебрить голову…
Он внезапно замолчал и скрылся за большим креслом, потому что доктор, не терпевший намеков на свои седеющие волосы, грозно двинулся к нему.
– Я запрещаю тебе подобные язвительные выражения! – крикнул Гагенбах в ярости. – Серебрить голову! Сколько же, по-твоему, мне лет? Ты, вероятно, воображаешь, что дядюшка, наследником которого ты являешься, скоро отправится на тот свет? Я еще не собираюсь, заруби себе на носу! Теперь я пойду с твоей ерундой к фрейлейн Фридберг, а ты можешь тем временем дать волю чувствам, волнующим твою юношескую грудь. Это будут премиленькие диалоги!
– Дядя, ты не имеешь права насмехаться над моей любовью, – несколько робко сказал Дагоберт из-за кресла, но доктор был уже за дверью и шел в свою комнату за шляпой и палкой.
– Серебрить голову! – бурчал он. – Глупый мальчишка! Я тебе покажу мое «давно остывшее сердце»! Ты меня попомнишь!
Он стремительно зашагал к господскому дому. Когда вошел доктор, Леони Фридберг сидела за столом и дописывала письмо. Она с удивлением взглянула на него.
– Это вы? Я думала, что это Дагоберт, обычно он очень аккуратен.
– Дагоберт не придет сегодня, – отрывисто ответил Гагенбах. – Я подверг его домашнему аресту. Проклятый мальчишка!
– Вы слишком строги к молодому человеку и обращаетесь с ним, как с ребенком, тогда как ему двадцать лет.
Доктор сердито продолжал:
– Он опять выкинул безбожную штуку. Я с удовольствием умолчал бы о ней, чтобы избавить вас от неприятности, но ничего не поделаешь, вы должны все знать! – И, достав из кармана сюртука поэтические излияния своего племянника, доктор со зловещей миной передал их Леони, сказав: – Читайте!
Леони прочла стихи с начала до конца с непонятным спокойствием, на ее губах даже дрогнула улыбка.
Доктор, тщетно ожидавший взрыва негодования, счел необходимым помочь ей.
– Это стихотворение, – пояснил он, – и оно посвящено вам.
– По всей вероятности, так как тут стоит мое имя. Надо полагать, это произведение Дагоберта?
– А вам это, кажется, приятно? – рассердился Гагенбах. – По-видимому, вы находите совершенно в порядке вещей, чтобы он был «у ваших ног» – так сказано в этой мазне.
Леони, все еще улыбаясь, пожала плечами.
– Оставьте своему племяннику его юношеские мечты, они не опасны. Право же, я ничего не имею против них.
– Но я имею! Если глупый мальчишка еще хоть раз посмеет воспевать вас и приносить к вашим ногам чувства, волнующие его юношескую грудь, то…