— А как вы сами думаете?
— Я не знаю.
— Не кажется ли вам, что именно так и должно быть?
— Наверно…
— Вы как-то очень уж непосредственно выясняете то, что вас интересует. Впрочем, это занятно. Очень занятно.
— Что вы имеете в виду?
— Помнится, у нас с вами уже был какой-то разговор насчет того, порочна ли я… то бишь не пробуждаю ли в мужчинах их порочные наклонности и животные инстинкты.
— Я… помню.
— В вас я, очевидно, пробуждаю их, если судить по вашему последнему демаршу, — сказала она сухо. — Вам не кажется, что с этим согласился бы даже кое-кто из негров, внушающих вам такие тревожные опасения?
— Я сделал глупость. Сделал глупость потому, что я люблю вас. Мне казалось, что Джексон был вашим любовником. Так все думают, Пегги.
— Я уже сказала вам, что прекрасно к нему относилась.
— Но я так и не могу понять, что вас с ним связывало. Что вас привлекало в нем?
— Трудно сказать, — ответила она. — Впрочем, кажется, я знаю, чем он мне нравился. Он неуживчивый, ершистый. Но это не главное: у Генри чистая душа и очень ранимая. Он вечно сердится, но не любит быть таким.
— А кроме того, он хромает.
— Да, вот еще и хромает. Его легко спугнуть.
— Вечный беглец?
— В каком-то смысле да, — сказала Пегги, взглянув на него с удивлением. Но он решил, что теперь уже окончательно понял, что связывало Генри с семьей Джонсонов и с обитателями улицы Сент-Антуан, и сразу повеселел.
— Вы, может, еще не совсем ко мне привыкли, — сказал он. — Может быть, потом, когда мы лучше узнаем друг друга, между нами не будет таких размолвок.
— Мне с вами как-то беспокойно, — сказала Пегги. — И чего я с вами связалась, понять не могу. Хоть бы вы уж не были таким смиренным. А то просто зло берет.
— Я… Что ж я… — растерянно пробормотал он. От ветра задребезжало оконное стекло. — Там стекло не замазано, — сказал он, взглянув на окно. — У вас, наверно, всегда сквозняк.
— Всю ночь вчера дребезжало, — ответила Пегги, подходя к окну. — Я там бумажку заложила.
— Что ж, она выпала?
— Сейчас засуну поплотней, — сказала Пегги, всовывая поглубже между стеклом и рамой сложенный листок бумаги. — Ну вот.
— Надоел мне этот холод, — сказал он. — Все ноль да ноль. И снег надоел.
— Мне тоже. Пора бы уже начаться январской оттепели.
— Начнется. Как всегда.
— Я больше люблю лето. Жаркое лето в городе, — сказала Пегги.
— Подумайте, как интересно! — воскликнул Макэлпин. — Мне тоже нравится летом в городе. И никогда не бывает слишком жарко.
— И мне, — сказала Пегги. — Ну что ж, сварю-ка я, пожалуй, кофе.
Она поставила чайник, и, пока он закипал, подошла к зеркалу, и, приблизив к нему лицо, стала разглядывать свой синяк. Стоявший рядом Макэлпин заметил ей, что удар, к счастью, пришелся ниже глаза.