Ресторанчик оказался неприглядным и тесным. От вращающихся дверей тянуло сквозняком каждый раз, когда кто-то входил. Есть пришлось в пальто. Да и хваленые омары оказались вполне заурядными.
— У нас все теперь не ладится, верно, Джим? — многозначительно спросила Кэтрин.
Но он, рассмеявшись, шутливо ответил, что в такую погоду всегда все не ладится. Он явно уклонялся от откровенного разговора, и Кэтрин это поняла. Нахмурившись, она внимательно взглянула ему в глаза. На столах не было скатертей. Ножи были похожи на кухонные. Зато счет, к неудовольствию Макэлпина, тут же вспомнившего свои гостиничные расходы, оказался вполне внушительным.
— Джим, так что же это?
— Что такое?
— Не знаю. Вы все время где-то далеко. Где вы были, когда мы смотрели хоккей?
— Рядом с вами, на скамейке, — ответил он, пытаясь засмеяться.
— Нет, в мыслях. Где вы были мысленно?
— Я не понимаю вас.
— Вас выдают глаза. Все время выдают глаза. Вы смотрите куда-то мимо моего лица и не слушаете меня.
— Да полно, Кэтрин, что за выдумки?
— Прекрасно, а о чем вы думали сейчас?
— Об одной лошади.
— О лошади? О чьей лошади?
— Вольгаста, — слабо улыбнулся он. — О белой лошади Вольгаста.
— Вольгаст? Этот хам? Он что, стал вашим букмекером?
— Нет. Просто была когда-то одна белая лошадь, и Вольгасту очень хотелось стать ее хозяином.
— Если бы Вольгаст купил лошадь, ее бы очень скоро — перестали допускать к бегам. Он непременно продавал бы каждый заезд.
— Нет, то была не беговая лошадь. Просто белая лошадь. Он ездил на ней.
— Кому интересны его поездки?
— Мне пришло в голову, что у каждого из нас есть своя белая лошадь. Ее можно назвать как угодно — собственность, опора, мечта… Такая лошадь есть у вашего отца, есть у меня, и у нашего соседа, и у соседки…
— Ну и…
— Очень жаль бывает, когда твою лошадь кто-то уведет.
— Поэтому-то раньше и стреляли в конокрадов, — пошутила Кэтрин. — Право же, Джим, вас нынче совсем не поймешь.
— Я не исключаю, — сказал он полусерьезно, выжидательно поглядывая на нее, — что полного взаимопонимания между нами никогда не будет.
— И мы разминемся, по сути дела, так и не встретившись? — тихо сказала она.
Ей вспомнилось, как он сказал ей после вечера у Мэрдоков, что они навсегда останутся добрыми друзьями; милая интеллектуальная дружба, как это нестерпимо унизительно! Он и сейчас поругивает омара и жалуется на сквозняк лишь для того, чтобы еще больше от нее отдалиться. Кэтрин мучило бездействие, она хотела узнать, кто их разъединяет, и ринуться в бой. Неведение ее связывало, она чувствовала себя чужой, посторонней, от этого с каждым днем все больше углублялась пустота, в которой изнывали ее ум и сердце, а боль делалась еще мучительнее из-за необходимости ее скрывать.