Много лет назад в Москве он освободил свою мать от монстра, пожертвовав своей душой. Тогда у него не было выбора.
Виктория дала ему выбор. Кроме того, она ясно дала ему понять, что хочет быть с ним. Путы у него на запястьях говорили больше, чем любые слова. Ее голова лежала у него на груди, ее руки крепко обнимали его. Это было еще красноречивее.
Виктория пошевелилась и поцеловала его в грудь. Этот поцелуй подействовал на него сильнее, чем удар противника. Ему казалось, что он участвует в бою, и ему впервые в жизни хотелось проиграть. Уступить своему желанию и навсегда остаться с этой женщиной.
До него вдруг дошло, что большинство людей, с которыми он имел дело, кому-то принадлежали. Сам он давно никому не принадлежал. Конечно, Кольвин спас его от беспросветного отчаяния, наставил его на истинный путь, но их отношения никогда не выходили за пределы ринга. Отец Дмитрия утратил человеческие качества после неудачной спецоперации, и в какой-то момент ему пришлось убрать это чудовище из своей жизни. Мать после этого так легко отреклась от Дмитрия, что ему стало ясно, что он никогда по-настоящему ей не принадлежал.
С Викторией все было совсем по-другому, и это его пугало. У него было такое чувство, будто он снова оказался на распутье и не знал, куда идти дальше.
Такова была цена, которую он заплатил за утрату контроля. Она проникла сквозь защитные стены, которыми он окружил свое сердце. Он так увлекся ею, что забыл об обещании, которое дал самому себе много лет назад.
Внезапно ему стало нечем дышать, и он, заерзав под ней, произнес сдавленным голосом:
– Освободи меня.
Виктория тут же отстранилась и принялась развязывать дрожащими пальцами его запястья. Он мог бы сделать это сам, но ему нужно было, чтобы его освободила от пут она. Потому что идея связать ему руки принадлежала ей.
Сев на край кровати, Дмитрий потер запястья, хотя на них не осталось никаких следов.
– Игра окончена, – заявил он, поднявшись.
Он не знал, какой реакции хотел от Виктории, но явно не ожидал, что ее лицо станет похоже на каменную маску. Ее губы сжались в тонкую линию, в глазах появился стальной блеск.
– Почему ты меня боишься?
– Я не боюсь тебя, принцесса. Если бы я тебя боялся, я бы не позволил тебе связать мне руки.
Он солгал. На самом деле он боялся, потому что столкнулся с тем, чего избегал всю жизнь. Теперь ему необходимо либо это принять, либо продолжать от этого бежать.
– Правда? На меня должен произвести впечатление тот факт, что ты позволил мне связать тебе руки, когда мы оба знаем, что ты мог бы побороть меня одной левой, если бы захотел?