Подумайте, какое одуряющее действие должны производить на общественное настроение эти два противоположных вопроса. Колонии и Индия представляют собою две противоположные крайности. Те принципы политики, которые применимы к первым, совершенно неприменимы ко второй. В колониях все отлито заново: там самая прогрессивная раса поставлена в условия, наиболее благоприятные для прогресса; там нет прошлого, а будущее беспредельно; правление и учреждения – все ультраанглийское; там – свобода, промышленность, изобретения, нововведения и уже теперь полное спокойствие. Если бы Великая Британия состояла только из колоний, она была бы однородна, была бы вся отлита из одного куска, и, как бы обширна и безгранична ни была ее территория, дела ее были бы доступны пониманию народа в Англии. Но есть еще другая Великая Британия, превосходящая первую населением, хотя и уступающая ей занимаемой площадью: она представляет полную противоположность первой. Индия вся в прошлом и почти не имеет будущего. Нет такого умного человека, который не боялся бы высказывать предположения о будущем Индии, а в своем прошлом она открывает перед нами перспективы баснословной древности; все древнейшие религии, все древнейшие обычаи как бы окаменели в ней; никакая форма народного управления не является для нее возможной. Все, пережитое Европой и тем паче Новым Светом, здесь в полной силе: суеверие, фатализм, многоженство, самое примитивное духовенство, самый примитивный деспотизм; и при этом с севера грозит обширная азиатская степь со своими узбеками и туркменами. Таким образом, один и тот же народ протянул одну руку будущему земного шара, явившись посредником между Европой и Новым Светом, а другую – самому отдаленнейшему прошлому, сделавшись завоевателем Индии, узурпатором, наследником Великого Могола.
Как же может один и тот же народ без особого напряжения преследовать две столь радикально противоположные системы политики: быть деспотом в Азии и демократом в Австралии; быть на востоке величайшей мусульманской державой, хранителем имущества тысячи языческих храмов и в то же время являться на западе передовым борцом за свободу мысли и за духовную религию; представлять собою, с одной стороны, великий военный империализм, чтобы оказывать сопротивление движению России в центральной Азии, и с другой – наполнять Квинсленд и Манитобу[99] свободными поселенцами? Можно смело сказать, что никогда, с самого начала мира, ни одна нация не брала на себя такой ответственности. Никогда так много сложных вопросов, касающихся разных частей земного шара и требующих всевозможных специальных познаний и специального образования, не находилось в зависимости от решения общественного мнения одного народа. Надо сознаться, что народ этот несет ответственность довольно-таки легкомысленно! Он даже не изучает колониальных индийских вопросов. Он ими интересуется лишь в тех редких случаях, когда они выступают на первый план в домашней политике. Когда дело идет о судьбе министерства, эти вопросы кажутся в высшей степени интересными; но они теряют всякий интерес, когда дело идет только о населении Индии, о судьбе громадной части планеты, о будущности английского государства. Что касается Индии, то Маколей пишет так: «Можно было бы ожидать, что каждый англичанин, интересующийся вообще историей, желал бы знать, каким образом горсть его соотечественников, отделенных от своей родины беспредельным океаном, в течение немногих лет покорила одну из величайших империй в свете. Но если мы не ошибаемся, предмет этот для большинства читателей кажется не только скучным, но положительно неприятным».