На следующее утро я встала рано и отправилась узнать, как прошла ночь. По словам Парнема, Джон спал неспокойно, и когда немного спустя я вновь наведалась к брату, то увидела, что у него открылась горячка, он бредил. Слава Богу, миссис Темпл со свойственной ей добротой и предусмотрительностью попросила доктора Эмпсона задержаться в Ройстоне, и он сразу же осмотрел больного. Положение оказалось весьма серьезным: по всей видимости, у Джона начиналось острое воспаление мозга, состояние было тяжелым, и предсказать ход болезни не представлялось возможным. Стоит ли говорить, как подействовало на меня заключение врача. Миссис Темпл и Констанция были встревожены не меньше меня. В то утро мы долго беседовали с Констанцией. Страх за Джона заставил ее изменить своей обычной сдержанности, и она не скрывала своей любви к моему брату. Я не замедлила сказать ей, как была бы рада их браку и как хотела бы назвать ее сестрой.
Утро настало по-зимнему хмурое, сеял редкий снежок, дул резкий ветер. В опустевшем доме царил беспорядок, который особенно бросается в глаза после бала или большого торжества. Я в тоске скиталась из комнаты в комнату и забрела в картинную галерею, где вчера с Джоном случился обморок. Мне не доводилось бывать здесь прежде, поскольку это крыло дома не отапливалось и на зиму галерею закрывали. Я безучастно рассматривала картины, развешанные на стенах. В основном это были старинные портреты представителей рода Темплов, и в том числе известное полотно, которое приписывалось Гольбейну, — на нем был изображен сэр Ральф Темпл с семейством. Дойдя до конца галереи, я села на балконе, глядя в окно, за которым падал легкий снежок и вечнозеленые деревья качались под злыми порывами ветра. Перебирая в памяти события минувшего вечера — бал, внезапная болезнь Джона, я начала потихоньку напевать мелодию запомнившегося мне вальса. Немного погодя я отвернулась от окна, за которым простирался парк, и оказалась лицом к галерее. В это мгновение взгляд мой упал на замечательную картину, висевшую напротив.
Это был портрет молодого человека в полный рост, и, еще не успев разглядеть его, я уже знала, что передо мной призрак, являющийся моему брату. Я содрогнулась от ужаса и омерзения, узнав и лицо, и одежду того, кого увидел Джон в плетеном кресле в своей комнате в Оксфорде. Брат настолько точно и выразительно описал его, что ошибки быть не могло — сходство было слишком поразительно. Каждая черта этого красивого правильного лица была мне знакома и в точности соответствовала описанию. Он прямо смотрел на меня карими блестящими глазами, но взгляд их отталкивал, вызывая невольную неприязнь. На тонких губах блуждала чуть заметная усмешка, а лицо покрывала неестественная бледность, так поразившая воображение брата.