К ночи он вдруг впал в странное волнение и несколько раз вставал с постели. Такие беспокойные метания, сменившие дневное забытье, должны были бы насторожить меня, поскольку известно, что людей и животных при приближении смерти охватывает подчас необычное волнение, они не находят себе места, стараются не заснуть, словно боятся, что во сне, беспомощных, их и схватит враг. Они сбрасывают простыни, встают с постели и начинают ходить. Так было и в тот сочельник, последний в жизни бедного Джона Малтраверза. Я сидел подле него, пытаясь унять его волнение. Вскоре он стал спокойнее и заснул. В ту ночь я дежурил в его комнате вместо Парнема и после бессонной ночи, проведенной накануне, бросился, не раздеваясь, на постель. Дремал я недолго, меня разбудили звуки скрипки. Я увидел, что сэр Джон встал с постели, достал свой любимый инструмент и, как лунатик, играл на нем. Из скрипки неслась мелодия гальярды, которую я не слышал с оксфордской поры, и она живо разбудила во мне образы прошедшего. Я был в отчаянии, проклинал себя, что заснул и не помешал Джону, и вот теперь он играет мелодию, которая причинила ему столько зла. Я уже готов был осторожно разбудить его, но произошло нечто странное. Едва я приблизился, как скрипка будто развалилась у Джона в руках. Корпус не выдержал натяжения струн и сломался. Когда внезапно ослабли струны, последняя нота оборвалась каким-то чудовищным диссонансом. Будь я суеверен, я бы сказал, что в это мгновение из скрипки вылетел злой дух и в страшных корчах сломал деревянную обитель, где так долго находил убежище. Скрипка Страдивари прозвучала в последний раз, и этот душераздирающий аккорд был последним, который исполнил в своей жизни Малтраверз.
Я боялся, как бы внезапное пробуждение не сказалось плохо на больном, но этого не произошло. Сэр Джон сразу же дал уложить себя в постель, и через несколько минут уже спал. Утром он проснулся значительно бодрее, чем за все последнее время, и в нем словно появилось что-то от прежнего Джона. Казалось, то, что сломалась скрипка, принесло ему невыразимое облегчение, и в это рождественское утро он вдруг всей душой потянулся к добру, откликнувшись на ожившие воспоминания детства и на зов религии, в которой был воспитан. Я радовался такой перемене, какой бы временной она ни оказалась. Сэр Джон выразил желание пойти в церковь на рождественскую службу, и я решил спросить его обо всем, что мне так не терпелось узнать, после возвращения из церкви. Мисс Малтраверз пошла в дом переодеться. Мы с сэром Джоном остались на террасе. Ярко светило солнце. Несколько минут он был погружен в задумчивое молчание, а затем наклонился ко мне, почти вплотную приблизив лицо, и сказал: