— Ай, ай! — крикнула Черстин, увидев нас.
— А что в газете было написано, можно ли драть маленьких детей? — спросила я.
— Ничего я не помню, — ответила Анна. — У меня голова кругом идет.
Черстин встала на ноги, вылезла из очага и хотела похлопать Анну, но та со злостью заорала на нее изо всех сил:
— Стой там, где стоишь, противная малявка!
Но стоять Черстин не пожелала. Не послушав, она помчалась к Анне и похлопала ее, измазав ей все лицо гуталином. Тут я засмеялась так же весело, как Анна смеялась, когда Черстин залепила мне глаза шпинатом.
— Тетя Лиса подумает, что мы обменяли Черстин на негритенка, — сказала я, когда перестала смеяться.
Мы не знали, как нам смыть сапожный крем, и решили посоветоваться с Бриттой. Анна была уже всё равно измазана и потому осталась и держала Черстин возле очага. А я побежала к Бритте.
Когда я рассказала ей о том, что сделала Черстин, Бритта ответила:
— Барахло вы, а не няньки!
Потом она высморкалась, повернулась к стенке и сказала, что больна и понятия не имеет, чем смывают сапожный крем.
В это время пришел из хлева Улле. Он просто озверел при виде Черстин.
— Вы что, спятили? — заорал он. — Никак вы выкрасили ее в черный цвет?
Я пыталась объяснить ему, что мы не виноваты. Но Улле страшно разозлился. Он сказал, что закон должен запрещать таким, как мы, нянчить детей. Что мы уж, во всяком случае, можем искать себе другого ребенка для тренировки.
Мы все трое согрели воду в котле, вынесли его во двор на траву и вывели туда Черстин. Она оставила на полу маленькие хорошенькие черные следы. Мы запихали ее в котел и хорошенько отскоблили с нее всю грязь. Голову мы ей тоже вымыли. Немножко мыла попало ей в глаза. Тут она завизжала на всю Буллербю. Прибежали Буссе и Лассе узнать, не режем ли мы поросят.
— Нет, — ответил Улле. — Это просто две замечательные няньки упражняются. Это у них тренировка по уходу за детьми.
Весь сапожный крем нам все-таки смыть не удалось. Когда мы кончили надраивать Черстин губкой и вытерли ее, тело у нее стало какого-то странного серого цвета. И все-таки она повеселела. Черстин бегала по траве голенькая и кричала «ай, ай!», и хохотала так, что видны были все похожие на рисинки зубы. А Улле сказал:
— Какая хорошенькая эта малявка!
Мы решили, что серая краска с нее понемногу сойдет и под ней снова покажется розовая кожица.
— Пожалуй, где-нибудь к Рождеству, — сказал Лассе.
Потом Улле уложил Черстин в постель. И она вовсе не противилась, а засунула большой палец в рот и сразу же уснула.
— Вот как надо обращаться с детьми, — сказал Улле и пошел кормить поросят.