Так оно и случилось. Угадала-таки народная молва: забилось у Михая Марьянского сердце при известии о том, что продается «Букашечка». Продается, продается! Та самая «Букашечка», с ее двумястами хольдов, — будто из самой лучшей королевской мантии вырезанная, да как раз в том месте, где у его величества кошелек с деньгами зашит был. А что за земля в «Букашечке»! И вот, пожалуйста, продается…
Всю ночь напролет не мог заснуть Марьянский. Всю ночь чудился ему шум букашкинской мельницы. Качались, что-то нашептывая, старые дубы, бормотал, ласкаясь, маленький ручеек. И ведь какую чепуху бормотал:
— Женись, Марьянский! Женись! Не будь дураком! Ведь на всем белом свете не сыщешь ты другой такой «Букашечки».
А ты — еще немного, и ты уже старый холостяк. До сих пор ты еще хорохорился — не к спеху, мол! А годы-то все уходили, время ведь на месте не стоит. Вот уже и седина засеребрилась в твоих волосах. Но бог с ним, со временем. Время было вчера, будет оно и завтра. А вот «Букашечка» — она одна. Поэтому поторапливайся, Марьянский! Если сейчас упустишь, больше уж никогда не заполучишь.
Молчи, молчи, ручей, не мели чепухи!
Между тем не так уж и глуп был его совет: Михай Марьянский слыл в свое время довольно красивым молодым человеком, да и сейчас был бы недурен собой, если бы однажды как следует помылся. Дядюшка его, Петер Кёрмёци, управляющий эрцгерцогскими имениями в Венгрии, сколько раз, бывало, уговаривал Михая жениться (правда, в последние годы он стал что-то скуп на такие речи).
— Женись, есть у меня одна девица с сорока тысячами форинтов на примете.
(При этом дядюшка делал таинственное лицо, будто постреленок-школьник, приметивший где-то под стрехой воробьиное гнездо.)
Но Михай только головой качал:
— Мне так лучше.
— Одичаешь ты эдак совсем!
И верно. Марьянский совсем перестал заботиться о своей внешности, не брился, ходил в разодранной, грязной одежде, которую ему перелицовывал из старых отцовских костюмов один батрак — отставной солдат, умевший с грехом пополам держать в руках и иголку. Янош Шандор, переснейский портной, всякий раз хохотал до упаду, завидев Марьянского в таком одеянии.
— Женись, — уговаривал Михая дядюшка и несколько лет спустя, — есть у меня одна курочка с тридцатью пятью тысячами. Только пальцем помани, и она твоя!
— Не хочу я…
— Погоди, захочешь, да поздно будет: палец твой к тому времени уж подагрой сведет, — беспрестанно упрекал племянника Кёрмёци. — Как жить-то будешь без жены?
— Так ведь есть жены у других.
Прошло еще года два, а старик все не унимался:
— Как раз сейчас есть у меня на примете одна вдовушка с тридцатью тысячами.