Тут Валю словно осеняет:
— Как же он у вас очутился? Случилось что?
Глаза доброго кенгуру из детской книжки теперь неотрывно смотрят на меня.
— Не волнуйтесь, Валентина Андреевна, Гандрюшкин жив-здоров. У него дома недавно никто не останавливался?
— Не знаю. Он ко мне приходит. Я тут поблизости живу. Раньше как будто сдавал квартиру, сейчас не знаю.
Ну что ж, судя по описанию Эльмира, такого рода скрытность в характере Гандрюшкина. Зачем будущей жене знать о его побочных доходах?
Я поднялся, сказал:
— Нехороший он человек, Михаил Евлентьевич. Даю вам честное слово, нехороший. Не стоит вам свою судьбу с ним связывать.
Я сознавал, что выхожу за рамки своих служебных полномочий, но поступить иначе не мог.
В проходной у сторожа-инвалида я поинтересовался, когда будет работать Гандрюшкин.
— Скоро заступает, с девяти, — ответили мне.
В отношении Гандрюшкина я не имел еще никаких определенных намерений, просто хотел знать, где он будет находиться в ближайшие часы.
Мое логическое построение: клиенты — Валя — Гандрюшкин — Ризаев — потерпевшие — нуждалось в фактическом подкреплении. Платок — это всего лишь клочок материи, который Гандрюшкин мог просто случайно уронить, а Ризаев случайно подобрать; могла ошибиться и Валя. Все остальное сводится к нашим домыслам и к тому, что Михаил Евлентьевич — личность общественно непривлекательная и мог быть соучастником краж. По таким основаниям ни один прокурор не санкционирует обыск у Гандрюшкина. И правильно: от понятия «мог быть» до «был» — огромная дистанция, и нужно еще убедиться, прошел ли он ее. Все это, конечно, не означало моих сомнений в причастности Гандрюшкина к ризаевскому делу. Нет, как сыщик я не сомневался: такое обилие случайностей всегда выявляет закономерность. Мои сомнения носили чисто юридический характер. Разрешить их может прежде всего факт пребывания Ризаева у Гандрюшкина, удостоверенный не платком, а свидетельскими показаниями.
Я взглянул на часы: половина девятого. Гандрюшкин сейчас отправляется на работу. Очень хорошо: пока он будет блаженствовать в неведении у себя под лестницей, мы опросим соседей. А если Валя с утра пораньше начнет выяснять с ним отношения, опять-таки ничего страшного: он или помчится домой к нам в объятия, или останется в общежитии ждать нашего прихода.
Пройдя еще с десяток шагов, я почувствовал легкую тошноту. Еще бы, не ел со вчерашнего дня и натощак накурился. Надо позавтракать, инспектор, уж это вы наверняка заслужили.
Оказывается, не заслужил. Когда я, наскоро перекусив, явился в горотдел, Абилов посмотрел на часы и бросил Рату, что «с дисциплинкой» у нас слабовато. Я посмотрел на него красными, не от злости, глазами, но промолчал, потому что возражаю, когда считаю себя в чем-то виноватым. Это нелогично, но большинство людей до тридцатилетнего возраста поступают точно таким образом.