Али Гулы вытащил носовой платок, развернул его во всю, просто немыслимую величину; вытер выпачканные бараньим салом губы, потом лоб, щеки и шею и приступил к чаепитию. Он придвинул поближе пузатый запотевший чайник, наполнил армуд, быстрыми аккуратными движениями, не разбрызгав ни единой капли, перелил чай в блюдце и обратно в стаканчик, порывшись в розетке, выбрал кусочек, обмакнул его, отправил в рот и стал пить, равномерно и громко прихлебывая. Процедура повторялась с небольшими интервалами, пока из предельно наклоненного носика ничего больше не вылилось. Тогда он вытащил свою «простыню», отер с лица обильно выступивший пот и по-хозяйски окликнул чайханщика.
Опять наливается стакан за стаканом, те же аккуратно опрокидывающие движения в блюдце и обратно, то же неторопливое шевеление пальцев в белой горке сахара и блаженное причмокивание. Когда из-за перегородки доносилось шипение углей, Али Гулы неизменно поворачивал туда голову, и его ноздри хищно подрагивали.
Казалось, это поразительное существо только и приспособлено к тому, чтобы воровать и жрать, и снова воровать и жрать, и, если его не остановить, будет заниматься этим всю жизнь. Мне пришла злая мысль, что и в тюрьме, куда Али Гулы скоро отправится, ему будет невыносимо больно вспоминать о недоворованной пластмассе и недоеденных баранах, еще пасущихся на лугах. С другими переживаниями он совладает.
Покончив с чайником, Мирзоев откинулся на спинку стула, вытянул ноги; беспокойные его руки угомонились на раздувшемся, как бурдюк, животе.
На часах — половина пятого; до каких же пор мне тут «чаи гонять»? По поведению Мирзоева не скажешь, будто он кого-то ждет: ни разу не взглянул в окно, да и вообще никем из посетителей вроде бы не интересуется. Правда, армуд на блюдце не перевернут вверх дном, что дало бы понять чайханщику об утолении клиентом жажды и желании расплатиться. Значит, уходить Али Гулы не собирался.
Остатки в моем чайнике остыли, и делать вид, что я с удовольствием пью теплую жидкость, становится невмоготу. Пришлось кивнуть бдительному пареньку, уже бросавшему на меня нетерпеливые взгляды.
Бездонная посудина на покачивающемся подносе неумолимо приближалась ко мне, и тут я заметил двух новых посетителей. Они уверенно направились к Мирзоеву и подсели за его столик. Молодцеватый мужчина лет сорока пяти в кримпленовом костюме, плотно облегающем спортивную фигуру, и парень лет двадцати с небольшим, в пестром джемпере, такой же широкоплечий, но на голову выше своего спутника, сильно сутулился; когда оба сели, казалось, они одного роста.