Мы мечтаем о том, куда бы поехали, если бы была такая возможность. Я перечисляю места, где тепло.
– Мексика. Коста-Рика. Египет. Судан.
– Судан?
– Почему бы и нет? Там тепло.
– Ты так продрог? – спрашивает она, обнимает меня и кладет голову на грудь.
– Так теплее.
Спрашиваю, куда бы хотела поехать она. Конечно, если нам судьба выбраться отсюда.
– В Италии есть один город. Почти заброшенный. В нем живет лишь несколько сотен человек. Там много оливковых деревьев, крепость и старая церковь.
– И ты хочешь поехать туда? – Я удивлен. Ожидал услышать Мачу-Пикчу или Гавайи, нечто в этом роде. Но я уверен, она говорит искренне.
– Это место, где мы могли бы скрыться от всех. От цивилизации, технологий, телевидения. Он находится в Лигурии. Этот регион граничит с Францией. Мы будем всего в нескольких милях от Итальянской Ривьеры. Мы могли бы жить на земле, сами выращивать овощи. Нам не пришлось бы зависеть от других, не надо было бы постоянно думать о том, что нас поймают… – Я внимательно смотрю ей в глаза. – Считаешь, это глупость?
– Думаю, после консервированных томатов мне бы очень понравились свежие овощи.
– Ненавижу консервированные томаты.
Признаюсь, что и сам терпеть их не могу. Купил только потому, что спешил.
– Мы нашли бы заброшенный старый дом, один из тех каменных монстров, построенных… не знаю, может, лет двести назад. Из окон открывался бы вид на горы или на море, если повезет. Можно было бы завести домашних животных.
– И выращивать виноград.
– Да, у нас был бы виноградник. И новые имена. Мы бы начали все с чистого листа.
– И какое бы ты выбрала? – Я приподнимаюсь на локте.
– Что?
– Каким было бы твое новое имя?
Ответ нам обоим очевиден.
– Хлоя.
– Хлоя. – Вспоминаю, как несколько месяцев назад мы ехали в Гранд-Марей и я заставил ее придумать себе другое имя. Она сразу ответила: «Хлоя». – Почему ты сказала Хлоя?
– В смысле?
– Почему в тот день, когда я сказал, что не могу называть тебя Мией, ты выбрала его?
– А, ты об этом.
Она поднимает голову и садится. На лице следы от моей мятой рубашки. Волосы спутаны. Они отросли и скоро будут прикрывать поясницу. Я ожидал услышать простой ответ, например «Оно мне нравится».
– Из-за той девочки по телевизору, – очень серьезно произносит она.
– Что это значит?
Она закрывает глаза. Я понимаю, ей не хочется мне рассказывать, но все же продолжает:
– Мне было лет шесть-семь. Мама оставила телевизор включенным и ушла в кухню. Передавали новости. Я сидела за столом и рисовала. Мама не знала, что я слушаю. Передавали репортаж о поездке школьников из Канзаса или Оклахомы, не помню точно. Группа детей ехала, кажется, на соревнования. Я слушала вполуха. Автобус сорвался в пропасть. Шестеро детей и водитель погибли. – Она замолкает на несколько секунд. – Потом показали ее семью: мама, папа и два парня лет восемнадцати-девятнадцати. Я до сих пор помню их лица – отец худой, с залысинами, парни оба высокие и стройные, как игроки в баскетбол, оба рыжеволосые. Мать выглядела так, словно ее переехал самосвал. Они все плакали. Все. Стояли у небольшого белого дома и рыдали. Это и привлекло тогда мое внимание. Их плач. Они выглядели так, будто в тот день и сами умерли. Я не сводила глаз с отца, меня поражало, что он открыто оплакивал свою дочь. Девочка погибла, потому что водитель заснул за рулем. Ей было пятнадцать, но отец говорил о ней, как о своей малышке. Он говорил и говорил, рассказывал, какой она была милой, удивительной девочкой. Она была доброй и наивной, прекрасно играла на флейте. Это никому не было интересно, ни для кого не было важно. Кроме него. Он все время повторял: «Моя милая Хлоя» и «Моя малышка Хлоя». Ее звали Хлоя Фрост.