Я не понимала, каким образом всего несколько недель психотерапии натолкнули меня на эти мысли, но так уж вышло.
— Я не называю себя второй Мартой Геллхорн[5] и не причисляю себя к сотням журналистов, которые, рискуя здоровьем и жизнью, передают репортажи из горячих точек и расследуют нарушения прав человека в разных далеких странах, — сказала я доктору Дж. — Но на протяжении своей карьеры я не раз рисковала, и зачастую бессмысленно. И вот впервые я серьезно задумалась о том, почему я так поступаю. Зачем я это делаю, черт побери? Почему я так ненавижу планировать? Почему не последовала совету своего главреда и не попросила секретаря забронировать мне гостиницу? Как вышло, что я поперлась ночевать к таксисту, с которым была знакома всего пару часов? Почему я, по крайней мере, не потребовала, чтобы он не пил и не принимал наркотики за рулем? Почему? Почему? Почему? Неужели мне совсем не дорога жизнь? Или я и впрямь верю, что неуязвима? Даже не знаю, что хуже — или глупее — с моей стороны.
Если у доктора Дж. и были какие-то соображения на этот счет, она держала их при себе. Моя точка зрения ее, видимо, тоже не интересовала. Она явно не торопилась раскрывать карты. Она еще ни разу не поделилась со мной своим мнением, не ошарашила тонким наблюдением или сенсационной догадкой. Я вообще не знала, что она обо мне думает. По-моему, это было несколько эгоистично с ее стороны, особенно учитывая, сколько она берет за час. Я просто платила человеку за то, что он меня слушает.
Поскольку диалога не получалось, я начала озираться по сторонам. Надеялась, что где-нибудь в кабинете отыщется ключ к таинственной личности доктора Дж. Как обычно, она была одета с иголочки: дорогущий на вид костюм, стильные туфли. Она умудрялась сидеть абсолютно неподвижно — хоть бы ногой шевельнула. Мой терапевт была похожа на статую в пару к роденовскому «Мыслителю» — тыльной стороной левой ладони подпирала подбородок, локоть левой руки покоился в ладони правой. В ее кабинете неизменно стоял полумрак (свет исходил от двух торшеров) и было довольно тепло. В углу топорщилось раскидистое растение — вероятно, эвкалипт. Все это мне ни о чем не говорило. А что, интересно, за фотографии у нее на столе? Иногда я воображала, что у нее две дочери и это их портреты. А возможно, на снимках ее золотистый ретривер, или муж (если он у нее есть), или родители. Или Фрейд. Или ее любимые пациенты.
Убедившись, что комментариев по поводу моих приключений в Азии от нее не дождаться, я решила выложить свои собственные выводы. Правда, те, что были мне особенно неприятны, пока попридержать. Я их даже еще толком не сформулировала. Вместо этого я сказала, что последние события заставили меня вспомнить о других моих безрассудствах.