Господи! Да и без духовного развития -- как представишь, что мы еще живы, мы, втроем, на господачку 91 рэ в месяц -- и еще тянем-потянем эту чертову репку -- и тут вспомнишь всех, кто помог выжить -- ну, откуда-то они ведь все эти люди взялись? Откуда-то они, эти добрые, хорошие со всего Ленинграда понасобирались, мы ведь их не искали! Ну, этого ли еще мало? Впрочем, что об этом еще говорить? -- ведь у каждого с Богом свои интимные Отношения. Каждый сам знает, что ему надо знать.
***
Гордыня, эго -- страшные штучки. Порой кажется -- выветрилось. Честно ведь написала, что их у меня нет. Перечитала. Мама мия! Из каждой строчки обе наперегонки лезут.
***
Эгрегор православной Церкви -- чрезвычайно мощный. Гораздо более мощный, чем эгрегор, скажем, компартии, эгрегор алкоголизма или эгрегор людей, которые, используя практические знания магии, стремятся к власти, и не только к духовной власти. Последние очень опасны, опасней кого угодно. Это не моя идея, если честно. И мне об этом писать не хочется. А эгрегор православной Церкви -- очень мощный. Он может защитить. Это -- не призыв бежать в Преображенку или Лавру, я сама там бываю редко. И куда-то звать не в моих правилах. Это -- так, информация к размышлению, на всякий случай, если что. И не дай Бог пригодится...
***
Я не подала в свое время заявление в комсомол "принципиально", спасибо интуиции. За это, впрочем, несколько заступившихся человек пострадали довольно основательно. В отместку интуиции мое воспитание говорило, что в нашей партии исключительно хорошие люди и Леонид Ильич -- большой человек, 30 лет хранящий мир на Земле. Вероятно, такое убеждение было свинством и предательством по отношению к тем, кто пострадал за мои антикомсомольские приключения. Спасибо им, и простите, друзья!
...А все это -- к роли интуиции и воспитания.
***
Зимой 86-го года, набравшись наглости, помедитировала я как-то на Достоевского Федора Михайловича, с нижайшей просьбой взять в ученики. Медитация не удалась. Но ночью, во сне, пришел Ужас. Это была огромная, в несколько этажей, вибрирующая старуха (может быть, та же, что Высоцкому "хохотнула прямо в ухо"), и в то же время это был Ужас в своем первозданном виде, и, бросившись на колени, вжавшись в землю и заняв собой столько пространства, сколько не занимала собой ни разу лет с пяти, я в этой же позе и проснулась. "Боже, -- подумала я, -- какой кошмарный сон!" И, несмотря на то, что это жуткий штамп, но пот, действительно, покатился с меня градом, а я с облегчением вздохнула, после чего повернулась из своей невероятной позы набок, но только на секунду, потому что тут же вернулась в прежнее сжатое положение. В комнате была она -- при этом она по-прежнему занимала каким-то образом несколько этажей и сильно вибрировала. Она была наяву. Бесконечным повторением "Отче наш" я загнала ее обратно в подсознание, а себя в сон, и после этого целый год старалась не вспоминать своего любимого Федора Михайловича. Но страх, однако, улегся со временем, и, поразмыслив, я поняла, что весь этот "глюк" был, по-видимому, тестом на готовность стать учеником писателя. Однако, до недавнего времени о том, чтобы повторить эксперимент, я не могла и подумать. А теперь -- теперь не получается, возможно, шанс упущен навсегда, возможно, есть проход на Пути и через другие ворота. Но этот случай и сам по себе дал мне чрезвычайно много. Он раскрыл во мне те пропасти, которые, несмотря на вечный самоанализ, я не замечала в себе. И -больше: показал мужество человека, который не только в себе это все увидел, но и сумел преодолеть, подчинить эти мрачные стихии. Это уже не из человеческого опыта, и для меня до сих пор это -- загадка, а Достоевский -сфинкс.