— Здравствуй, Джулиан. Что это ты делаешь?
— Ты был у папы?
— Да. — Я подумал: как удачно, что Джулиан не было дома.
— Слава богу. Я думала, вы поссорились.
— Что за глупости!
— Ты теперь совсем у нас не бываешь.
— Я бываю. Просто тебя не бывает дома.
— Это раньше. Я теперь прохожу учительскую практику в Лондоне. А что там было, когда ты уходил?
— Где? У вас дома? По-моему, ничего особенного.
— Они ругались, вот я и ушла. Теперь все спокойно?
— Да, конечно…
— Тебе не кажется, что они стали чаще ругаться?
— Н-нет, я… Ты такая нарядная, Джулиан. Настоящая модница.
— Я очень рада, что ты мне встретился, я как раз о тебе думала. Мне нужно у тебя кое-что спросить, понимаешь, я собираюсь писать…
— Джулиан, что ты здесь делаешь? Какие-то бумаги разбрасываешь…
— Колдую. Это — любовные письма.
— Любовные письма?
— От моего бывшего друга.
Я вспомнил, что Арнольд не без досады говорил о некоем «волосатом ухажере», если не ошибаюсь, студенте художественного училища.
— Стало быть, вы расстались?
— Да. Я разорвала их на мельчайшие кусочки. Теперь вот избавлюсь от них и буду свободна. Ну, эти, кажется, последние.
Она сняла висевшую на шее сумку, наподобие тех, в каких носят завтрак рабочие, и, вывернув наизнанку это хранилище четвертованных любовных посланий, вытряхнула на мостовую еще несколько белых лепестков. Ветер подхватил их, понес — и их не стало.
— Но ты что-то приговаривала или напевала. Это что, заклинание какое-нибудь?
— Я говорила: «Оскар Беллинг».
— Что?
— Так его звали. Видишь, я уже говорю в прошедшем времени! Все кончено!
— Это ты его оставила или?..
— Мне бы не хотелось говорить об этом… Брэдли, я должна спросить у тебя одну вещь.
За это время наступила ночь — синеватая тьма с золотыми проблесками фонарей, неуместно напомнившая мне старый темно-синий пиджак Фрэнсиса, топорщившийся рыжими обрезками волос Рейчел. Мы медленно шли по тротуару.
— Понимаешь, Брэдли, дело в том, что я решила писать книги.
У меня екнуло сердце.
— Чудесно.
— И я хочу, чтобы ты мне помог.
Трудно помочь человеку писать книги, вероятно, даже невозможно.
— Все дело в том, что я не хочу писать так, как мой папа. Я хочу писать, как ты.
Я почувствовал прилив нежности к этой девочке. Но ответить ей я мог только иронически: — Моя дорогая Джулиан, я для тебя неподходящий пример! Ведь я бьюсь, но почти ничего не добиваюсь.
— Вот именно! А папа пишет слишком много, ведь верно? Он никогда не работает над тем, что написал. Напишет и, чтобы «избавиться», скорее отдает печатать, он сам так говорит. И тут же принимается писать что-нибудь новое. Постоянная спешка, суета. По-моему, бессмысленно быть художником, если не добиваться совершенства.